Едва вошли, тотчас встали в ряд, глядя на стену. На ней высечены в камне имена нормандских герцогов, начиная с Роллона. А в левом углу в свете факелов выступило его изваяние во весь рост, в полном боевом снаряжении: с мечом в правой руке, щитом в левой и боевым топором за поясом. Хрольф Пешеход
[73] смотрел вперед, и глаза его, полные решимости и словно бы живые – такое подобие придал им неизвестный ваятель – горели силой воли и жаждой подвига. Казалось, покоритель Нормандии сейчас взмахнет мечом и, издав боевой клич, поведет своих воинов в битву. Мятущиеся блики от факелов перебегали по этой фигуре, освещая то меч, то грудь, то строгий анфас, и люди застыли на месте, словно загипнотизированные этим гипсовым человеком, который, даже будучи бездушной статуей, словно диктовал им свою волю. Не в силах противиться магнетизму взгляда своего предка, который следил за ними, куда бы они ни двинулись, Ноэль и Агнес схватились за мечи. Еще мгновение, и они взмахнули бы ими, готовые идти за своим вождем! Но не успели: Адвиса мягко опустила свои ладони на рукояти этих мечей, и те со стуком вернулись на место.
Луиза указала на люк, ведущий в склеп. Брат с сестрой без труда сдвинули крышку в сторону. Свет от факелов выхватил из мрака лестницу, ведущую в подземелье. Ноэль стал спускаться первым, за ним Агнес, следом – обе графини. И тут, осветив склеп, они увидели слева огромный саркофаг из мрамора. Он был один. Площадка справа от него пустовала. Вдоль стены лежали пустые его собратья, терпеливо поджидающие будущих погребений.
Саркофаг, который обступили присутствующие, представлял собой высокий, продолговатый каменный ящик с плоской крышкой. Обе стороны его украшала затейливая резьба. Все четыре угла были снабжены пилястрами, от одной до другой в длину – маленькие колонны, меж которыми помещались полукруглые ниши. Всё так, как и на фасаде гробницы, с той разницей, что ниши здесь были заполнены миниатюрными горельефами Христа и его апостолов.
Рассмотрев эти творения рук человеческих, все устремили взоры на крышку, вернее, на то место в изголовье, где явственно различалась надпись на языке франков. Под нею – золотой крест. Поднеся факел ближе, голосом, дрожащим от волнения, Ноэль прочел:
Здесь лежит Можер Нормандский, славный рыцарь, сын третьего герцога Нормандии Ричарда Бесстрашного, граф де Мортен, де Бовэ и первый граф де Корбейль. Мир праху его.
Он выпрямился. Взгляд упал на Агнес, стоящую напротив. Губы у нее дрожали, глаза блестели и были устремлены на эту надпись; ничего другого они не видели. Но крышка… Что под ней? Неужели?.. Но нет, там гроб. Оба знали, что тело лежит в деревянном или свинцовом гробу, который станет виден, если оттащить крышку в сторону.
Поймав их взгляды и без труда поняв их значение, графиня Корбейль молча кивнула, отходя на шаг и боязливо прижимая руки к груди. Адвиса приникла к ней с левого боку. Обе с волнением взирали на крышку, которая медленно, со скрежетом, точно противясь тому, что ее собираются потревожить, нехотя поползла к изножью. Потом брат с сестрой повернули ее, и она легла поперек, став, таким образом, перекладиной огромного креста.
И тут Агнес ахнула, едва не вскрикнув, а Ноэль поневоле отшатнулся: на крышке гроба, в ногах, лежал огромных размеров щит. Обычному человеку такого не поднять. Это было под силу только тому, кто лежал здесь, под этой двускатной крышкой. Надо думать, таким же тяжелым был и его меч. А посередине этой крышки, по всей ее длине тянулась зубчатая планка, изображавшая змею. По углам этого гроба стояли точеные бруски с полукруглыми навершиями и пазами, в которые вставлялись стенки: две боковые и две с торцов. Сооружение напоминало кровать: приделать ножки, стойки для балдахина – не отличить.
Агнес не сводила глаз с этой крышки. Воображение рисовало ей образ ее героического деда, которого давно – пятнадцать лет минуло с того дня – положили в этот гроб, а мысль подсказывала, что теперь там лишь его прах. Не думая об этом, она снова мысленно перенеслась во времена правления Гуго Капета и Роберта Набожного, и образ Можера вновь предстал перед ней таким, каким рисовали его те, кто видел его при жизни. Она давно уверилась в том, что лучше ее деда не было воина во всех королевствах. Она знала, каким он был храбрым, сильным и справедливым, как любил женщин и с каким восторгом брал в руки меч, идя на битву против сарацин или за то дело, которое он считал правым. Она знала обо всем этом и теперь, очутившись рядом с прахом своего идола, не могла оторвать взгляда от его гроба и кусала губы, чувствуя, как глаза застит пелена.
И тут в полной тишине Луиза повела свой страшный рассказ о том, как умирал этот человек и как его похоронили.
Это случилось во время второй битвы Генриха с братом Робертом за трон отца, умершего в 1031 году. Войска Генриха вместе с нормандцами уже одерживали победу и погнали неприятеля с поля боя, как вдруг Можер, возглавлявший небольшой отряд, напоролся на засаду из лучников. В их сторону тучей полетели стрелы. Пригнув голову к шее коня, нормандец бросился на врага, но так и не успел взмахнуть мечом: в него впились сразу три стрелы. Многие из его отряда тоже полегли, остальные быстро расправились с горсткой засадных воинов и вернулись к своему командиру, надеясь помочь ему. Они нашли его на опушке леса. Сидя в седле, он обнимал руками дерево и глядел в небеса, а из-под разодранных доспехов текла кровь на седло. Его конь, повернув голову, смотрел одним глазом. Потом пал на передние ноги, давая возможность хозяину сойти на землю. Но Можер, бледнее все больше, печально улыбнулся ему и остался в седле. Попробовал выдернуть хотя бы одну из стрел и не смог: сил вдруг не стало, да и засело острие глубоко, прямо под сердцем. Вторая стрела торчала в животе, третья – под ключицей. Надо думать, пожалел Можер в то мгновение, что не надел кольчугу: солнце палило нещадно, ветры где-то заснули; пот лил градом с воина, кожаные доспехи – и те впору снять. Вот и поплатился, понадеявшись на удачу, сопутствовавшую ему всегда. Сидел теперь, без кровинки в лице, мелко дрожа, и глядел недоуменно на три оперения, торчавших из его тела. И уже поплыло все перед глазами, и с седла сползать начал, но тут подоспели его ратники, сняли вождя с коня, бережно уложили на телегу и повезли в лагерь. Невыразимые страдания испытывал раненый: стрелы качались в его теле, царапая остриями внутренности. Увидев это, воин, что сидел с ним рядом, сломал все три стрелы и выбросил оперения. Можер скосил на него глаза и поблагодарил, прикрыв их. Потом повел зрачками в другую сторону и снова смежил веки, с теплотой подумав о верном друге: конь шел рядом, опустив голову, и в углах его больших глаз стояли слезы.
В палатке к раненому кинулся лекарь и ужаснулся, застыв на месте. Потом услышал, склонившись, как нормандец просит его вытащить острия. Врач изменился в лице, замахал руками: нельзя, немедленная смерть! Так и повезли Можера в замок, с этими тремя обломанными стрелами в теле. Жена, увидев, дико вскричала, бросилась к мужу и вдруг остановилась; взгляд застыл на его лице. Заострившийся нос – верный признак скорой смерти! Глаза метнулись, впились в лекаря. Тот, без слов поняв немой вопрос, кивнул и опустил голову. Потом, повинуясь просьбе раненого, сказал ему всю правду. Можер поманил рукой жену. Та склонилась и выслушала его последнюю волю. Он попросил похоронить его здесь, не в Руане, там и без него хватает мертвецов. От него пойдет новый род, потянется длинная цепь потомков, а потому тело его должно быть погребено в этой земле. Его саркофаг будет первым в фамильном склепе.
