«Не ту взял, – подумал Ворон. – Если бросит – всех порубит!»
Речпортовцы притихли. Такого отпора они явно не ожидали. У них на всех было только два кустарных ствола, ножи и дубинки.
– Ладно, – сказал Гарик. – Заплати Лоцману десять штук баксов, да нам за беспокойство столько же! И разойдёмся… пока. Устраивает?
Ворон взвёл курок и перевёл ствол на Гарика, прицелившись ему прямо в лицо. Артист на нервах еще раз передернул затвор, патрон вылетел, ударился в стену и, крутясь как юла, отлетел под ноги речпортовским. Те попятились.
– Сейчас мы вас всех положим и разойдёмся! – сказал Ворон. – Устраивает?
– А что ты такой борзый? – спросил Гарик. – Кто за тобой стоит?
– Хочешь знать? А про Пита Лисицу ты что-нибудь слышал?
Лицо вожака речпортовских окаменело. Это имя произвело впечатление и на его пристяжь – оружие спряталось под куртки. Гарик облизнул пересохшие губы.
– Про того самого? – спросил он совсем другим тоном.
– Про того! – кивнул Ворон. – Он друг Молота. А отца ты рано списал.
Он себя прошляком не считает. И Крест не считает. Так что разберись вначале, на кого буром переть!
– Разберемся. Обязательно разберемся. – Гарик медленно развернулся. – Мы уходим!
Последняя фраза предназначалась своим. Стоявшие ближе к двери, начали выходить. Гарик вышел последним, на пороге обернулся.
– Еще увидимся.
– Хоть сто раз!
Через минуту со двора раздался недовольный старушечий голос:
– Чего вы тут толпитесь? Наплевали, накурили, окурками намусорили!
Под такой аккомпанемент речпортовские бесславно покинули чужую территорию.
Ворон вытер пот со лба и опустился на диван. Джузеппе левой рукой сунул в рот очередной кусок шашлыка, а в правой по-прежнему держал над головой ребристую «эфку».
– Опусти руку, чудило! – сказал Ворон.
– Почему сразу «чудило»? – обиделся тот.
– Да потому, что я вам объяснял – эта бомба на двести метров осколки разбрасывает! А другие – на пять! А ты именно ее взял!
Джузеппе спрятал гранату, пожал плечами.
– Ты же знаешь, Костян, у меня с памятью не особо…
– Зато с аппетитом особо, – усмехнулся Ворон. – Что-то мне тоже жрать захотелось.
– И мне, – подтвердил Оскаленный.
Все с жадностью набросились на еду. Вдруг Оскаленный засмеялся с набитым ртом.
– Ты чего?
– Бабка возмущалась, что во дворе наплевали. А что бы она сказала, если бы Джузеппе бомбу взорвал?
Ворон хмыкнул.
– Мы бы этого уже не услышали.
Впрочем, такая перспектива аппетита им не испортила.
* * *
Ворон подъехал на Старопочтовую в хорошем настроении: ночь они с Мариной провели вместе, и уже на полном серьезе обсуждали будущую свадьбу. Приятные воспоминания вызывали улыбку, и он с трудом заставлял губы принимать обычное положение: братва такого не понимает – смех без причины признак дурачины! Он включил поворотник, чтобы заехать во двор и увидел нетерпеливо топчущегося у подворотни Джузеппе. Тот всполошенно замахал рукой, будто опаздывал на поезд и отчаянно пытался остановить попутку.
Хорошее утреннее настроение сразу испортилось. Он притормозил и опустил стекло.
– Что случилось?!
Джузеппе рывком распахнул дверцу и плюхнулся на сиденье рядом с ним.
– Гангрена увёл Оскаленного! – тяжело дыша, будто после быстрого бега, сообщил он.
– Оскаленный – конь что ли, или бычок, что его кто-то увёл?
– Не «кто-то», а Ган-гре-на! – вытаращил глаза Джузеппе. – Ты что, не знаешь, кто это?
– Да знаю, знаю… Как он его «увел»?
– Приехал с двумя своими, сказал, чтобы Оскаленный с ними ехал… Ну, тот и поехал. А я тебе звоню, звоню…
– Кто с ним был?
– Эти… Колхозник и Мясник…
«Плохо дело!» – подумал Ворон. Он знал, что эти двое выполняют обычно «мокрую» работу. Неужели решили убрать Оскаленного? Но что-то слишком открыто, без маскировки… Короткому они имитировали самоубийство, а тут внаглую… Нет, скорее, цель другая…
– Гангрена сказал, зачем им Оскаленный?
– Ничего не сказал.
– Когда это было?
– Минут сорок.
– Ребят поднял? – спросил Ворон, сосредоточенно заезжая во двор.
– Да, но не всех… Бешеный собирает новичков, Губатый едет, Ящер еще три холодильника забирает, будет позже…
– Ладно…
Они запарковались во дворе и, под осуждающими взглядами старушек, сидящих на вынесенных из дома табуретках, зашли в офис. Артист вскочил навстречу.
– Ну, что будем делать? Куда направлять ребят?
– Пока никуда, – ответил Ворон. – Подождём. А что делать… Надо скамейку во дворе поставить. Хорошую, со спинкой.
– Зачем?! – Бойцы устремили на него недоуменные взгляды.
– Чтобы старушкам было удобно. Тогда они нас полюбят.
Джузеппе усмехнулся.
– А мы что – лохи?
– Почему?
– Ты же говорил «лохов надо любить»!
– Любить надо не только лохов! Я, например, влюбился в девушку, а она в меня, думаем пожениться! Так что, мы лохи?
– Ух ты, круто! – удивился Джузеппе. Артист тоже изумленно отквасил челюсть.
– И когда это будет?
– А нас пригласишь?
У «торпед» простые и конкретные натуры, они могут думать только о чем-то одном, поэтому полностью переключились на обсуждение предстоящей свадьбы. И подоспевший Губатый тоже подключился к этому разговору. Собственно, Ворон такую цель и преследовал.
Через некоторое время появился Бешеный с семью бойцами под предводительством Рыжего. Они сели на корточки в углу двора и стали ждать. Последним пришел Ящер.
– Ну, что делать будем? – спросил Бешеный, поигрывая пистолетом
– Подождём, – сказал Ворон. – Что мы можем сделать? Ничего ведь неясно…
Ждать пришлось еще час. Они вернулись тем же составом: Оскаленный, Гангрена и два головореза Креста. Один казался эдаким деревенским простачком с придурковатой улыбкой, но холодным, цепким взглядом. Второй по виду был похож на тяжелоатлета, кузнеца или рубщика мяса. Последним он, по сути, и являлся. Только рубил не баранину или свинину, а человечину. Словом, они оправдывали свои прозвища.
Гангрене было за пятьдесят, и он имел вид классического урки, отпетого босяка: выдвинутая вперед челюсть, низкий покатый лоб, маленькие мутные глазки, железные зубы, которые он не считал нужным по нынешней моде менять на металлокерамику. Высокий, сутулый, с длинными, как у орангутанга, почти до колен руками, он был весь расписан татуировками, которые раскрывали понимающему человеку все зигзаги пройденной им жизненной дороги. Одевался Гангрена затрапезно – мятые брюки неопределенного цвета, рубаха с длинными рукавами в любое время года. Он не следил за собой, иногда ударялся в многодневные запои с такими же урками в грязных, заплеванных притонах. Он около двадцати лет провел за решеткой и, как ни странно, чувствовал себя там лучше, чем на воле. Объяснялось это тем, что камерная жизнь примитивна, как жизнь животных, а Гангрена прекрасно разбирался в животном существовании зэков, так как сам являлся неотъемлемой частью этого душного, вонючего и опасного мира. Войдя во двор, он сразу срисовал бойцов Рыжего, хмыкнул многозначительно, покрутил головой, махнул рукой и вместе с Оскаленным вошел в офис.
