– Я ответил, что мне было бы удобно в субботу в полдень. Мы встанем, позавтракаем и не спеша поедем смотреть картины. Про тебя я ничего не писал, поставим Оскара перед фактом. К бесцеремонности журналистов все давно привыкли. Ты поймала меня на пороге моего дома и увязалась за мной, а я не смог тебе отказать…
«Мы встанем, позавтракаем…», как о чем-то, само собой разумеющемся, говорил Хенрик и душа Рикке наполнялась теплом от этих слов. Уже невозможно было представить, как раньше она жила без Хенрика, без его любви, без пятничных вечеров, без страстных ночей, без субботних прогулок, без вечерних телефонных разговоров, без шутливой переписки в скайпе. Сидишь на работе, печатаешь какую-нибудь нудятину, за окном типичная копенгагенская серость и вдруг в оконце появляется смайлик и какая-нибудь веселая белиберда. Что есть счастье, если не это? И что есть любовь?
В то же время, Хенрик не стеснял и не отягощал Рикке, не вторгался в ее прайвеси. Его присутствие в жизни Рикке не ощущалось как нечто обременительное, несмотря на то, что с каждой неделей этого присутствия становилось все больше и больше. Деликатность и уважение, вот из чего был сделан Хенрик. «Ты такой хороший», говорила Рикке, касаясь Хенрика, словно проверяя, человек перед ней или бесплотный дух. В то, что на свете существуют мужчины, которых с небольшой натяжкой можно назвать идеальными, поверить было трудно, но вот он, Хенрик – только руку протяни.
Насчет халявной выпивки Хенрик ошибся – Йерихау предложил жасминовый чай. На середине круглого стола, накрытого красной скатертью, стояла маленькая вазочка с пеббером,
[95] явно оставшимся от прошлого рождества. Рикке представила, как на этом столе, на этой же самой скатерти, Йерихау татуирует мертвых женщин и наотрез отказалась от чая. Глупость, конечно, разыгравшееся воображение, не более того.
Она немого изменила внешность. Скрутила обычный конский хвост в тугой узел, обвязала голову ярким бирюзово-золотистым платком на манер банданы, надела солнцезащитные очки с желтыми стеклами. Хенрик при виде этого маскарада хмыкнул и покачал головой. Рикке понадеялась, что это покачивание было одобрительным, но уточнять ничего не стала.
В баре Йерихау вел себя сдержанно, в чем-то, даже, скованно, а в роли гостеприимного хозяина суетился и болтал без умолку. У страхового агента язык должен быть хорошо подвешен, иначе он ничего не заработает. Судя по дому и обстановке, зарабатывал Йерихау неплохо. Никакой роскоши, но полный достаток. Угощение в виде старого печенья, да еще и в крошечном количестве, в таком доме смотрелось немного смешно. Но, недаром же говорят, что богат тот, кто мало тратит. Рикке поразила невероятная чистота жилища Йерихау, которую так и хотелось назвать стерильной. Ни пылинки, ни паутинки, ни пятнышка, ей такой чистоты никогда в жизни не добиться. Эпилептоид, привыкший заметать следы и прятать улики? Или просто эпилептоид?
Картин у Йерихау оказалось на удивление мало – всего двенадцать. Рикке почему-то казалось, что их должно быть много, не меньше тридцати-сорока. Небольшие такие картины, примерно шестьдесят на восемьдесят сантиметром или пятьдесят на семьдесят. Рисовал Йерихау маслом на холсте, тусклых красок не признавал, пропорции не соблюдал, детали не прорисовывал и потому без подписей Рикке ни за что бы не узнала, что именно нарисовано на картине – Мраморная церковь или, скажем, Круглая башня.
[96]
Никакого сходства с рисунками Татуировщика. И подпись у Йерихау была непохожей на эти знаки. Подписывал он свои картины как школьник, выводя ровным аккуратным почерком имя, фамилию и дату создания картины. Совсем не то. Совсем-совсем не то.
Хенрик рассматривал картины долго, все то время, пока Рикке брала интервью у хозяина. Она представилась корреспонденткой газеты «Моргенавизен», которая делала материал про Хенрика Кнудсена и его галерею. Говорить, что какое-то издание заинтересовалось самим Йерихау, было бы неправильно – он бы в это не поверил. А так – вполне логично и есть повод задать несколько вопросов.
Вопросы Рикке составляла хитро – один по делу, другой для маскировки. С нормальным психологическим обследованием не сравнить, но общее впечатление составить все же можно. Хотя бы самое приблизительное.
Йерихау отвечал на вопросы пространно и охотно. Чувствовалось, что ему нравится быть в центре внимания. Позер.
По результатам общения у Рикке сложилось мнение, что Йерихау слабак. Натуральный слабак, ничтожество, сознающее свою слабость и пытающееся самоутвердиться путем доминирования в сексе. Нюанс заключался именно в сознании своей слабости. Серийный убийца Татуировщик был вершителем судеб, хозяином чужих жизней, а не слабаком. Серийные убийцы всегда считают себя выше, лучше, достойнее своих жертв. Они – львы, а все остальные люди в их глазах ни что иное, как покорное стадо, добыча. А Йерихау был не львом, а шакалом или гиеной. При первой встрече в баре Рикке ввела в заблуждение сдержанность Йерихау, которую она приняла за уверенность в себе. Ничего подобного – жалкий человечек отчаянно трусил и потому был скован. Львы не потирают потные ладони, не говорят о себе взахлеб, не заглядывают искательно в глаза. И еще львы не склонны распространяться на тему ничтожества окружающей их публики. Какой смысл говорить о том, что и так ясно, что не вызывает сомнений?
Можно было допустить, что Оскар был замечательным актером, но тогда ему еще надо было быть ясновидящим, чтобы догадаться об истинной цели визита Рикке.
Короче говоря – одним подозреваемым в списке стало меньше.
– На самом деле его картины не так уж и безнадежны, – сказал Хенрик, заводя машину. – Во всяком случае они гораздо лучше его чая. При случае их можно использовать как дополнение к основной выставке. Я – провокатор, люблю играть на контрастах. Не до такой степени, как Йерихау, но что-то сдержанно-блеклое его пейзажи вполне могут оттенить. Спасибо тебе, ты расширила мой кругозор.
– Не за что, – улыбнулась Рикке. – Всегда рада помочь. Так, со временем, наберусь опыта и открою свою галерею.
– Купи мою, – смеясь, предложил Хенрик. – Она уже раскручена, известна, а я по знакомству возьму с тебя недорого.
– Зачем тебе продавать такую милую галерею?
– Иногда так хочется почувствовать себя свободным… Я люблю искусство, но иногда мне хочется сбежать от него подальше. Валяться на пляже, рисовать пальцем на песке рожицы…
– Это тоже искусство! – поддела Рикке. – От которого ты якобы хочешь сбежать.
– Ты права, – уже серьезно ответил Хенрик. – От себя сбежать нельзя.
Оставив машину в гараже дома Хенрика, они отправились бродить по Копенгагену и бродили так качественно, что вернулись обратно лишь в три часа ночи. Есть люди, рядом с которыми забываешь о времени напрочь. Хенрик был из таких.
