Оле позвонил в половине одиннадцатого.
– Твой объект уже четвертый час сидит дома и долбит по клавиатуре, – доложил он. – Я прекрасно вижу его в незанавешенное окно.
– А что-то еще происходит? – спросила Рикке, которой с трудом верилось в то, что Нильс сказал правду и действительно пишет статьи.
– В доме напротив недолго скандалили два шведа. Я слышал сплошные «kukjävel»
[111] и «ta dig i häcken».
[112] Сейчас они уже спят, тихо и свет везде погашен…
– Да зачем мне какие-то шведы! Нильс ничего больше не делал?
– Один раз вставал и выходил из комнаты на пару минут, должно быть отлить. Дважды говорил по телефону. Недолго, минуту-две. Я подожду до тех пор, пока он не ляжет спать, а потом уеду.
– Только не уезжай сразу же после того, как он погасит свет, подожди немного…
– Ты еще пальцем в носу ковырять не научилась, а я уже работал в полиции, – сварливо напомнил Оле. – Я выжду как минимум полчаса.
– Не сердись, пожалуйста, – попросила Рикке.
– Все нормально, – настроение Оле менялось так же быстро, как погода в марте. – Я рассматриваю это как подготовку к новой работе. Чем преимущественно занимаются частные детективы? Такой вот слежкой за чужими мужьями и женами…
После разговора с Оле, Рикке так и подмывало позвонить Нильсу. В конце концов, она не сдержалась и позвонила, притворившись немного пьяной и страдающей от безделья.
– Рикке?! – удивился Нильс. – Какие-то проблемы?
Закономерный вопрос – на часах было уже одиннадцать, а без особого повода после девяти часов вечера звонить уже не принято. Даже друзьям и сексуальным партнерам.
– Мне просто скучно, – по-пьяному растягивая гласные, сказала Рикке и оживилась, как будто вспомнила. – Такой ужас! Двое придурков подбросили на Вигерслев-авеню манекен, упакованный точно так же, как упаковывает тела своих жертв маньяк, который делает татуировки.
– Видел в новостях, – ответил Нильс. – Действительно придурки. Представляю, что испытали родные жертв маньяка, когда узнали об этом.
– Что творится в головах у людей? – Рикке по тону Нильса почувствовала, что он сейчас закончит разговор, и попыталась помешать этому, но безуспешно.
– Что творится, то и творится, – сухо ответил Нильс. – Извини, Рикке, у меня много работы. Я позвоню тебе на неделе.
– Pis mig i øret!
[113] – выругалась Рикке, закончив разговор.
«Представляю, что испытали родные жертв маньяка, когда узнали об этом». Если Нильс Лёвквист-Мортен серийный убийца, то он заслуживает высшего балла за умение притворяться. А если он не убийца, то… А если он не убийца, то чьи-то умственные способности оставляют желать лучшего. Кто-то непременно должен остаться в дураках – либо охотник, либо жертва.
Без десяти три пришло сообщение от Оле. Всего два слова: «Поехал домой».
Double bummer.
[114]
13
– Я нарочно сказал не «perker», а «svartskalle»,
[115] но откуда я мог знать, что эта обезьяна понимает по-шведски?!
Крупный мужчина с поросшим щетиной лицом, прихрамывая на левую ногу, спешил по коридору управления полиции за невысоким надменного вида толстяком с черным портфелем в руках, у которого на лбу была написана принадлежность к адвокатскому сословию.
– Раздувать из-за одного слова такую проблему! Мир сошел с ума! Куда мы катимся?
Толстяк покачивал лысой головой в такт шагам. Могло показаться, что он соглашается с краснолицым, но, судя по тому, как он морщил нос, согласием тут и не пахло. Да и когда это адвокаты выступали против раздувания проблем? Чем больше проблема, тем выше гонорар.
– Очередной «народник»,
[116] – негромко прокомментировал Оле. – Тупой, как все националисты. Я бы на его месте не стал бы произносить слово «обезьяна» в стенах управления.
– Делаю вывод – он явно не из Нёрребро, – «блеснула» логикой Рикки.
Это была такая утонченная забава – делать в присутствии Оле очевидные выводы и изображать, что гордишься своим логическианалитическизашибенным умом.
– Скажу тебе откровенно, Рикке – самые противные люди живут не в Нёрребро, а в фешенебельных кварталах. Сливки общества – самая тухлая его часть. Недаром Ханевольд никогда не берется руководить расследованием убийства какой-нибудь шишки, а оставляет эту честь Мортенсену. Так и заявляет – моего ума тут мало, а на самом деле ума у него на двоих, хитрости на четырех, а вредности на восьмерых.
– Расследуешь очередное убийство в высшем обществе? – сочувственно поинтересовалась Рикке. – Кто на этот раз? Почему я ничего не знаю?
Скоропостижная смерть кого-то из известных или влиятельных персон всегда привлекают внимание журналистов, будь то убийство или несчастный случай. Принцесса Диана погибла пятнадцать лет назад, но ее смерть обсуждают до сих пор, а убийство Джона Кеннеди вспоминают практически при любом покушении в любой части света, вне зависимости от того, удалось оно или нет.
– Пока никто, это старые раны дают о себе знать. Погоди-ка, Рикке.
Если на полпути к столовой инспектору Рийсу приспичило посекретничать в укромном уголке, значит дело того стоит. Оле не из тех, кто делает тайну из пустяков.
– Тебя очень интересует этот Лёвквист-Мортен, Рикке?
– Очень, – Рикке нервно сглотнула. – Ты даже не представляешь, как он меня интересует.
– Тогда вот что… – Оле быстро, но без суеты, огляделся по сторонам. – Я бы мог осторожно осмотреть его дом. В его отсутствие, разумеется. И если я найду какой-нибудь атрибут… Ну, ты меня понимаешь, Рикке. Это уже будут настоящие улики. Я оставлю их там, где они лежали, и отправлюсь брать за жабры Мортенсена. У старины Ханса есть одно удобное качество – он не интересуется предпосылками, когда речь идет о стоящем результате.
– Но это же незаконно, Оле! И потом дома у Нильса явно установлена сигнализация! Ты не успеешь продвинуться дальше коридора, как тебя схватят!
