– Входная дверь была закрыта, пришлось воспользоваться статуей садового гнома, чтобы разбить окно. Я влез в дом, услышал голос Рикке и еще какой-то шум. Я пошел на этот шум и дошел до гостиной. Там я увидел Нильса. В руке у него был кухонный топорик для рубки мяса. Большой такой, внушительный. Он выкрикнул что-то агрессивное и попытался ударить меня топориком. Никогда не забуду выражения его лица – оно было таким ужасным…
Рикке тоже ниогда не забудет выражения лица мертвого Нильса. Глаза выпучены, лицо искривлено в гримасе ярости, зубы оскалены…
– Я что-то крикнул в ответ, кажется это было «не надо!» и сумел увернуться от топорика. Выбежать обратно в коридор и попытаться захлопнуть дверь я не мог, потому что Нильс стоял между мною и выходом. Он снова замахнулся и в его глазах я прочитал свой смертный приговор. Это не преувеличение – я посмотрел ему в глаза и понял, что умру. Вот здесь и прямо сейчас. Мне стало страшно. Я отпрянул к стене и огляделся в поисках чего-то, чем мог защищаться. Я не думал о том, что надо убить Нильса, я вообще ни о чем тогда не думал. Я действовал инстинктивно. На глаза мне попалась каминная кочерга. Когда Нильс ударил снова, я прыгнул вправо, повернулся и ударил его кочергой по голове. Я хотел только оглушить Нильса, а не убивать, но его череп захрустел так ужасно… Эти каминные кочерги почему-то такие тяжелые. Когда Нильс упал, я отбросил кочергу и бросился к нему, пытаясь что-то для него сделать, но он издал хрип, которого я никогда не забуду, дернулся и умер. Я просидел над ним в прострации какое-то время, а потом пошел искать Рикке. Патруль приехал уже после того, как я ее нашел…
Две недели Рикке жила у Хенрика, потому что нельзя было оставлять его одного, да и саму ее одиночество пугало. Разговаривали они мало, слова как-то утратили свой сокровенный смысл и больше не служили для выражения чувств, только для обмена информацией. Рикке почему-то думала, что Хенрик будет искать утешения и успокоения в сексе, но целую неделю он обнимал ее, целовал в обнаженное плечо, в шею или в щеку и засыпал, не предпринимая никаких попыток к сближению. Рикке тоже воздерживалась от проявления инициативы, потому что чувствовала настроение Хенрика и понимала, что сейчас ему нужен не секс, а ее присутствие рядом. Не исключено, что Хенрик просто боялся потерпеть фиаско, огромное нервное напряжение вполне могло сказаться на эрекции. Когда же вместо одного поцелуя Рикке получила сразу три, да еще и рука Хенрика скользнула по ее бедру, она поняла, что время пришло. Уложив Хенрика на спину, Рикке села на него верхом, немного подразнила, проводя сосками по губам, но, не давая их поцеловать, затем подразнила языком, а когда сочла, что Хенрик возбудился достаточно, подарила ему самые нежные оральные ласки, на которые только была способна, стараясь растянуть это таинство как можно дольше и радуясь тому, что Хенрик находится в прекрасной форме. Рикке старалась так самозабвенно, что достигла оргазма одновременно с Хенриком. Почувствовала, как запульсировал его член, ощутила вкус спермы на языке и испытала оргазм. Впервые в жизни Рикке достигла удовлетворения без ласк лона.
Счастливый Хенрик лежал на спине, хлопал глазами и улыбался. Рикке поняла, что все хорошо (не в смысле доставленного удовольствия, а вообще), что самое страшное позади и что вместе они преодолеют случившееся, и все станет как раньше. Нет, не так, как раньше, а лучше, потому что ничто не сближает так, как совместно пережитое испытание.
Через несколько дней, окончательно убедившись в том, что с Хенриком (хвала святой Бригитте и всем остальным святым) все в порядке, Рикке переселилась домой, сказав, что, если понадобится, она готова примчаться по первому зову. Хенрик удивлялся и предлагал перевезти к нему вещи и отказаться от квартиры, но Рикке заявила, что это преждевременно и что она не хочет, чтобы Хенрик мог подумать, что она переселилась к нему, воспользовавшись сложной ситуацией. Хенрик понял, что Рикке имела в виду, потому что вдруг посмотрел на нее как-то особо и улыбнулся тоже особо, загадочно-интригующей улыбкой.
Если Хенрик и догадывался о том, насколько далеко зашли отношения Рикке и Нильса, то виду не подавал, и за это Рикке испытывала к нему отдельную, особую признательность. Будь Нильс жив она рано или поздно рассказала бы Хенрику правду, поскольку он всегда был откровенен с ней и имел полное право на взаимную откровенность. Но сейчас, когда Нильс мертв, все, что было между ним и Рикке, тоже умерло. Нет смысла обсуждать, особенно сейчас, особенно с учетом того, от чьей руки погиб Нильс.
Привычка вертеть любую проблему и так, и этак, выворачивать ее наизнанку, рассматривать со всех сторон в конце концов натолкнула Рикке на одну очень страшную мысль. Мысль, которой нельзя было поделиться ни с кем. Разве что с Хенриком, да и то не сразу.
Случается так, что придет в голову невероятная глупость. Отгонишь ее – вернется. Снова отгонишь – снова вернется. И с каждым разом будет казаться все менее глупой. И так до тех пор, пока ты не поймешь, что не глупость это была, а гениальная мысль, поначалу показавшаяся невероятной и, оттого, глупой.
Так было и с Рикке. «Оле мог не только искать в доме Нильса улики, но и подложить их, – подумала она. – Почему бы и нет?»
Мысль показалась настолько дурной, что ее срочно захотелось запить чашкой кофе. Пока кофе пился, мысль витала где-то далеко, но как только Рикке отставила в сторону опустевшую чашку, мысль вернулась и снова начала щекотать мозг. Чтобы мысль больше не возвращалась, Рикке начала думать о том, какой хороший человек Оле Рийс и насколько он отличается (в лучшую сторону) от других полицейских из отдела убийств. Попутно вспомнились биографии нескольких знаменитых серийных убийц. Все они до поры, до времени были, то есть – казались, добропорядочными обывателями.
Да ну, глупость какая…
Теоретически, конечно, можно предположить, но…
Все, что можно предположить теоретически, может случиться в реальности…
Зачем инспектору Рийсу подкладывать улики для того, чтобы их нашел кто-то другой? Не проще ли было «найти» их самому?
Инспектору Рийсу поступить так было бы проще, а вот Татуировщику нет. Слишком уж явная связь… Умный человек (а уж в том, что Татуировщик умен, сомневаться не приходится) скорей бы притворился, что «ничего не нашел», а честь найти подложенные им «улики» предоставил бы другим.
Оле Рийс – Татуировщик? Нет, это невозможно! Оле – полицейский… Одинокий полицейский-неудачник… А Нейлоновый убийца Тед Банди занимался политикой, что с того? Уж не потому ли Татуировщик неуловим, что он одновременно является и охотником и добычей? Серийный убийца – инспектор отдела убийств полиции Копенгагена? А кто сказал, что такого не может быть?
Оле типичный воин-одиночка. Вдобавок, он крепко недоволен жизнью. Из таких, как раз, и получаются серийные убийцы. И с женщинами Оле не очень-то везет…
Старина Оле – убийца? Почему ни разу не ёкнуло сердце? Почему интуиция ни разу не предупредила?
Потому что Татуировщик – гений маскировки. Он столь старательно прячет свою сущность… Но что бы стал делать Оле, если бы Нильс остался жив?
