– У меня сложилось впечатление, что плохое уходит, – сказал он. – С каждым днем его остается все меньше и меньше. Я справлюсь сам, милая. Вот увидишь.
Рикке поверила – Хенрик действительно выглядел неплохо и вел себя как обычно. Про дела тоже не забывал, выставил у себя какого-то декоративиста из Монголии, имя которого невозможно было произнести даже после тренировки. Рикке, как не пыталась, у нее ничего не вышло – одни согласные звуки, причем в очень непривычном сочетании. Наблюдая за ней, Хенрик признался, что сам тоже не в силах правильно выговорить имя и фамилию монгольского художника, но это не страшно, потому что тот, щадя неуклюжие европейские языки, представляется как Чо.
«Запустив» выставку, Хенрик сказал, что господин Чо прекрасно обойдется несколько дней без него, тем более что в Христиании у него обнаружились не то земляки, не то единоверцы, не то собратья по вдыханию дурманящего дыма. Рикке подумала, что речь идет об очередной деловой поездке, но ошиблась.
– У меня есть маленький, но очень уютный домик на Борнхольме,
[142] – сказал Хенрик. – Прямо на берегу. Море видно из окна. Время от времени, когда меня все достает, я прячусь там на несколько дней. Борнхольм – идеальное место для отдыха, тихое, умиротворенное, красивое. Давай убежим туда вместе? Вот так, возьмем и убежим. Никому ничего не скажем, выключим телефоны, ноутбуки оставим дома и на пару дней постараемся забыть, что на свете есть Копенгаген, работа и разные неприятности. Как насчет ближайшего уикенда? Паром из Кёге
[143] отправляется поздно вечером, рано утром в субботу мы будем на месте.
По тону голоса любимого, его взгляду и его улыбке Рикке почувствовала, что приглашение провести уикэнд вместе это не просто приглашение к приятному времяпрепровождению, а нечто большее. Нечто гораздо большее. Кажется, фрёкен Хаардер скоро превратится в фру
[144] Кнудсен.
Фрёкен Хаардер не имела ничего против своего превращения в фру Кнудсен. Даже более того, это превращение полностью совпадало с ее надеждами. Впервые в жизни Рикке была не прочь выйти замуж. Еще совсем недавно при мыслях о замужестве ее охватывала тоска. Закономерно – тогда она не была влюблена, а замужество без любви и есть тоска.
Хенрик и Рикке, Хенрик и Рикке, Хенрикке, Хенрикке, Хенрикке…
18
Борнхольм, где Рикке до сих пор никогда бывать не доводилось, оказался чудным местом, а домик на побережье, как и было обещано – маленьким и уютным. Домик, именно домик, а не дом, копенгагенская квартира Хенрика по площади была больше. Маленький вестибюль, переходил в короткий и узкий коридорчик, направо – кухонька и душевая комната, совмещенная с туалетом, налево – спальня, прямо – гостиная с огромным диваном, занимавшая почти половину домика. В такой домик не приглашают посторонних, уж очень он приватный. В гостиной имелся камин, кроме того домик был оборудован системой электрического отопления, так что холодная ноябрьская сырость осталась за порогом.
Субботний день незаметно перешел в вечер. Чем ближе Рождество, тем короче дни. Погода не радовала, несмотря на утверждение о том, что на Брнхольме солнце светит почти всегда, но здесь было столько славных мест, в которые можно зайти и согреться, что в целом знакомство с островом оставило приятные впечатления. Рикке очень понравился местный символ тролль Крёлле-Бёлле, веселая рожица которого была повсюду – улыбалась с вывесок, выглядывала из кустов, подмигивала со стаканов и кружек, встречала возле торговых центров. Рикке не утерпела и купила себе и Хенрику по керамической пивной кружке с Крёлле-Бёлле и магнитик на холодильник с ним же.
– Я очень хочу, чтобы тебе здесь понравилось, – многозначительно сказал Хенрик, разжигая щепки в камине.
Рикке окончательно убедилась в том, что Хенрик намерен сделать ей предложение. Не только тон, с которым была сказана эта фраза, наводил на подобные мысли, но и все остальное. Хенрик смотрел на Рикке с особой нежностью, целовал ее чаще обычного, дважды усаживал к себе на колени, чего раньше никогда не делал, откупорил привезенную с собой бутылку вина, которое стоило крон семьсот, если не больше и, подняв бокал, вместо обычного своего «скол», торжественно провозгласил: «За нас! Пусть у нас все получится». И еще так улыбнулся при этом, что Рикке бросилась ему на шею, забыв поставить свой бокал на стол или на пол, и залила вином его белый свитер.
– Красное на белом – это так патриотично!
[145] – рассмеялся Хенрик.
Переодеваться он не стал – так и просидел весь вечер в пятнистом свитере.
Вино, на вкус такое мягкое, пившееся как сок, очень быстро ударило в голову. Рикке опрокинула одну из двух стоявших на столе свечей, смахнула на пол вазочку с коричным печеньем, а под конец едва не свалилась в горящий камин. Видимо, Хенрик решил, что Рикке сегодня не в лучшей форме, поэтому ожидаемого предложения Рикке не получила. А, может быть, он намеревался сделать его не вечером при свечах (это же, в сущности, так пошло и заезжено – романтический вечер при свечах и протянутая коробочка с обручальным кольцом), а днем, на скалистом берегу. Днем, на берегу, под шум волн гораздо лучше. Сразу напрашивается ассоциация с бурным житейским морем, которое им предстоит переплыть вместе, а Хенрик так любит увязывать одно с другим. Да и многие ли из женщин могут похвастаться предложением, сделанным в подобной обстановке? Агнес Букстехуде из архива муж сделал предложение в Хельсингёре, возле городского собора и об этом знает все полицейское управление Копенгагена. Вот и Рикке будет хвастаться чем-то таким, необычным. А, скорее всего, не будет, потому что в отличие от простушки Агнес, не склонна выставлять личное напоказ.
Вечер был необычно хорош, но ночь его переплюнула. По молчаливому уговору они не пошли в спальню, потому что не хотелось уходить от камина, а расположились в гостиной, на диване, который Хенрик накрыл большой белой простыней. Простыня оказалась не шелковой, а хлопковой, но шелковая в этой простой деревенской обстановке смотрелась бы немного неестественно.
Хенрик, и без того не склонный к коротким прелюдиям, сегодня растянул предварительные ласки до невозможности, словно собирался обойтись только ими. Рикке очень скоро вознеслась на вершину блаженства и уже не спускалась с нее, потому что Хенрик не давал ей спуститься. Его язык и губы были сегодня невероятно активными. Рикке ощущала телом крепость напрягшегося естества Хенрика, но совершенно не думала о том, когда он пустит его в дело, потому что и без того ей было так хорошо, как не бывает. Новое место явно располагало к новым ласкам и новым ощущениям. Собственно, ласки были не новыми, новым были ритм и продолжительность, но у Рикке просто дух захватывало от счастья. Она не успевала благодарить любимого за доставляемое удовольствие, а уж на то, чтобы удивляться перемене в его поведении, времени совершенно не оставалось. Рикке только успела подумать, что где-то здесь явно таится волшебство – то ли оно заключено в самом домике, то ли разлито во всем Борнхольме. Или это местный неспешный ритм жизни создает особую ауру, в которой люди раскрываются, подобно волшебным цветкам? Так, что хорошее становится самым лучшим. Или кто-то дает Рикке понять, что Хенрик самый лучший из лучших, что все остальные мужчины ему даже и в подметки не годятся? Возможно, что и так, ибо секс на Борнхольме не просто затмил все испытанное с Нильсом и теми, кто был раньше, он вытеснил эти воспоминания из памяти Рикке. Воспоминания нужны для того, чтобы сравнивать, но то, что Рикке сейчас пережила, сравнивать было не с чем. Это все равно, что сравнивать водопад с ручейками, океан с лужей или кильку с китом.
