Уединенный замок
Гроза миновала, и, пылая багрянцем, закатное солнце проглянуло сквозь мрачные тучи, которые, быстро уходя прочь, таяли в небесной глубине. Вечерний ветер шевельнул опереньем, и, будто кипучие волны, в воздух нахлынули ароматы, поднявшиеся от деревьев, цветов, трав. Когда я вышел из лесу, приветливая деревушка, близость коей посулил мне почтальон, явилась предо мною в уютной долине, средь пестрящих цветами лугов, а высоко над нею вздымались готические башни замка, окна которого пожаром горели в солнечных лучах, будто огонь стремился вырваться изнутри на волю. Колокольный звон и церковные песнопения донеслись до меня; вдалеке, на дороге от замка к погосту, я увидел торжественную похоронную процессию; когда я наконец подошел, пение уже смолкло; гроб по тамошнему обычаю открыли, опустили наземь возле могилы, и священник читал теперь надгробную молитву. Они уже собирались закрыть гроб крышкою, когда я, подошед, бросил взгляд на усопшего. То был мужчина весьма преклонных лет, и лицо у него было ясное, неискаженное, он словно тихо и мирно спал. Старик крестьянин, глубоко растроганный, сказал:
— Гляди-ка, до чего хорош наш старый Франц в гробу, вот кабы и мне Господь ниспослал столь же благочестивый конец… н-да!.. блаженны почившие в Бозе.
Мне почудилось, будто панихида эта и впрямь по чину набожному усопшему, а простые слова крестьянина суть самая прекрасная эпитафия… Гроб опустили в могилу, и когда комья земли глухо застучали по крышке, мною вдруг овладела горчайшая печаль, словно в мертвой холодной земле лежал мой сердечный друг… Я было направился в гору, к замку, но тут навстречу мне вышел священник, и я спросил его о покойном, коего только что погребли. Он отвечал, что хоронили старого художника Франца Биккерта, который вот уж три года жил один в опустелом замке, был там вроде кастеляна. Я сказал, что хотел бы побывать в замке; впредь до прибытия уполномоченного от теперешнего владельца священник держал ключи у себя, и вот я не без трепета душевного ступил в запустенье просторных зал, где прежде обитали веселые, радостные люди, а теперь царила мертвая тишина. Последние три года, которые Биккерт отшельником провел в замке, его занятия художеством отличались необычною манерой. Без всякой помощи, не прибегая даже к механическим приспособлениям, он затеял расписать в готическом стиле весь верхний этаж, где находилась и его комната, и с первого же взгляда в причудливых композициях странных вещей, каковые вообще характерны для готических орнаментов, угадывались глубокие аллегории. Очень часто повторялась безобразная фигура черта, украдкою наблюдающего за спящей девушкой… Я поспешил в комнату Биккерта… Кресло было отодвинуто от стола, на котором лежал начатый рисунок, казалось, Биккерт только что оставил работу; серый сюртук висел на спинке, а рядом с рисунком лежала небольшая серая шапочка. Впечатление было такое, будто вот сию минуту войдет старец с добрым благочестивым лицом, над которым даже смертная мука оказалась не властна, и искренне, радушно приветит гостя в своей мастерской… Я сообщил священнику о своем желании провести в замке несколько дней, а может быть, и недель. Его это удивило; он сказал, что весьма сожалеет, однако исполнить моего желания не может, ибо до прибытия уполномоченного замок надлежит в судебном порядке опечатать и посторонним жить там не дозволяется.
— А что, если я и есть тот самый уполномоченный? — С такими словами я предъявил ему пространную доверенность нынешнего владельца, барона фон Ф.
Священник пришел в немалое изумленье и рассыпался в любезностях. Он предложил мне комнаты в своем доме, ведь жилье в пустом замке едва ли меня устроит. Я отклонил его предложение, водворился в замке и все часы досуга посвящал оставшимся после Биккерта бумагам, которые меня очень заинтересовали… Скоро обнаружились несколько листков с краткими записями, вроде дневника, они-то и помогли мне разобраться в катастрофе, приведшей к гибели целой ветви большого рода. Ежели сопоставить их с довольно забавным сочинением «Сон в голове — что пена на вине» и фрагментами двух писем, которые попали художнику в руки весьма необычным способом, то круг замыкается…
Из дневника Биккерта
Разве не дрался я, соперничая со св. Антонием
[90], против трех тысяч чертей и не был столь же храбр? Если смело глядеть этому отродью прямо в глаза, оно само собою рассыпается в прах… Умей Альбан читать в моей душе, он увидел бы там форменное извинение и честное признание в том, что я, к собственному стыду, сваливал на него все сатанинское, что рисовала мне в ярких красках чересчур буйная фантазия; и пусть это послужит мне уроком!.. Да вот же он!
[91] бодрый… здоровый… цветущий… кудри Аполлона, высокий, как у Зевса, лоб… взгляд Марса, осанка вестника богов… точь-в-точь такой, каким Гамлет изображает героя… Мария земли под собою не чует, она теперь на седьмом небе от счастья… Гиполит и Мария — какая пара!
И все же доверять ему невозможно… отчего он запирается в своей комнате? отчего украдкою бродит по ночам, словно коварный убийца? Невозможно доверять ему!.. Порою у меня такое чувство, будто я должен поскорей пронзить его моею скрытой в трости шпагой, а засим учтиво сказать: pardonnez
[92]. Нет, доверять ему невозможно!
Странное происшествие! Когда я провожал моего друга, с которым мы до глубокой ночи вели задушевный разговор, к нему в спальную, мимо нас скользнула по коридору худая фигура в белом шлафроке со свечою в руке. Барон вскричал: «Майор! Франц! Это майор!» Бесспорно, то был Альбан, только идущий снизу свет, как видно, исказил его лицо, выглядевшее старым и безобразным. Он появился сбоку, ровно бы из комнаты Марии. По настоянию барона мы зашли к ней. Она спала спокойно, словно праведный ангел Господень… Завтра наконец грядет долгожданный день! Счастливец Гиполит! Однако же тот призрак внушает мне ужас, сколь ни стараюсь я убедить себя, что это был Альбан… Неужто злой демон, являвшийся барону еще в ранней юности, словно властвующее над ним злое начало, вновь зримо, сокрушая добро, воротился к жизни? И все же отбросим мрачные предчувствия!.. Уверься, Франц, кошмарные сновиденья зачастую суть детища испорченного желудка. Не принять ли дьяволини
[93], дабы оборонить себя от превратностей злых сновидений?
Боже милостивый! Она погибла… погибла! Я должен сообщить Вашему высокородию, как умерла прелестная баронесса Мария, для семейного архива… я весьма плохо разбираюсь в дипломатических тонкостях… Ах, если б Господь моего художества ради не сделал меня самую чуточку Фаустом!.. Одно ясно: в тот миг, когда Гиполит хотел у алтаря заключить ее в объятия, она упала замертво… замертво… замертво… все прочее я вверяю правосудию Божию…
