Князь Исидор осмотрелся вокруг с презрительной усмешкой и заявил, что все это основывается лишь на бреде умирающего князя и что он отнюдь не имеет желания жертвовать своими прирожденными правами в пользу безумных фантазий.
По крайней мере, вымышленного наследника престола не было налицо, и могло еще оказаться, что граф фон Терни не сумеет подтвердить все обстоятельства, о которых упоминает князь, с такою наглядностью, что все удостоверятся, будто тот юноша, так внезапно свалившийся с неба, и есть наследник престола, а не простой искатель приключений. Поэтому временно все-таки на престол должен вступить он, князь Исидор.
Но едва успел он произнести эти слова, как в залу вошел в богатой одежде, со сверкающей звездой на груди и в регалиях, сам старый Амадей Швенди, или, вернее, граф фон Терни. Он вел за руку молодого человека, которого все так долго считали за его сына Деодатуса Швенди. Взоры всех были устремлены на юношу, и все вскричали в один голос: «Вот наш князь! Вот князь!»
Но этим чудом не закончились события дня, так как едва граф фон Терни открыл рот, собираясь говорить, как его перебил шум народа, кричавшего на улицах:
— Да здравствует княгиня! Да здравствует княгиня!
И действительно, вслед затем в залу вошла высокая величественная женщина, сопровождаемая молодым человеком.
— Возможно ли, — вскричал граф фон Терни вне себя, — и это не сон? Княгиня! Действительно, это княгиня, которую мы все считали погибшей!
— Какой счастливый день, — воскликнуло ему в ответ все собрание. — Какой благословенный миг! И мать, и сын — оба нашлись.
— Да, — сказала княгиня, — смерть моего несчастного супруга возвращает вам, мои верноподданные граждане, вашу княгиню, но этого мало. Вы видите перед вами также и сына, которого она родила, вы видите вашего князя и повелителя.
С этими словами она вывела юношу, пришедшего с нею, на середину залы. Но к нему навстречу вышел молодой человек, пришедший с графом фон Терни, и оба, оказавшись не только похожими друг на друга, но настоящими двойниками лицом, ростом, сложением, остановились как оцепенелые, смотря друг на друга с невыразимым ужасом.
Быть может, теперь пришло время рассказать благосклонному читателю, как все происходило на самом деле при дворе князя Ремигия.
Князь Ремигий вырос вместе с графом фон Терни. Отличаясь одинаковым благородством и великодушием, они питали друг к другу чувство самой горячей дружбы, и когда князь Ремигий вступил на престол, его друг, с которым он был связан тесной дружбой и с которым он не мог расстаться, стал первым после князя лицом в государстве. Благосклонный читатель уже знает, что граф пользовался всеобщим доверием и любовью.
По странному совпадению, оба, и князь и граф фон Терни, полюбили одновременно во время посещения ими одного соседнего двора: причем принцесса Ангела, которую полюбил князь, и графиня Полина, которую избрал граф, с детства были связаны узами самой нежной любви и дружбы. Обе пары венчались в один и тот же день, и, казалось, ничто в мире не могло разрушить счастья, наполнявшего их души.
Но злой рок судил иначе!
Чем чаще видела княгиня графа Терни, тем более расцветала ее душа, тем сильнее, тем удивительнее чувствовала она, что ее привлекает только этот человек. Небесная добродетель ее и безупречная верность заставили княгиню ужаснуться, когда она убедилась, что душа ее пожирается самой пламенной любовью. Ей казалось, что она чувствовала только его, что мертвая пустыня лежала в ее груди, когда она не видела графа, и что все блаженства неба помещались в ее сердце, когда он приходил и говорил!.. Разлука, бегство были невозможны, и в то же время ужасное положение, в которое ее ввергла пламенная страсть и мучительные упреки совести, казалось невыносимо. Часто мечтала она выплакать свою любовь, а с ней вместе и жизнь на груди подруги. Обливаясь слезами, она судорожно сжимала в своих объятиях графиню и говорила раздирающим сердце голосом: «Ты счастливая! Тебе сияет блаженство рая; моя же надежда — смерть».
Графиня, нисколько не подозревавшая о том, что происходило в сердце княгини, так тревожилась при виде этого тайного горя подруги, что сама стала жаловаться и плакать и призывать смерть; ее муж, граф, никак не мог понять, что за причина обратила веселое радужное настроение его жены в такую внезапную меланхолию.
Обе женщины, и княгиня, и графиня, страдали еще с ранней юности нервным расстройством, граничившим с истерией. Тем с большим правом врачи объясняли все странные выходки и болезненную раздражительность, особенно часто обнаруживаемую в княгине, положением обеих женщин: обе они готовились стать матерями.
Вследствие странной игры случая — или если угодно вследствие тайных велений судьбы — случилось, что обе, и княгиня и графиня, разрешились от бремени в один и тот же час, в один в тот же миг. Обе родили мальчиков… Мало того! С каждой неделей, с каждым днем обнаруживалось такое несомненное, такое полное сходство между обоими детьми, что казалось невозможным отличить их одного от другого. Но оба на своих детских личиках явственно отражали черты графа фон Терни. Последние сомнения в сходстве устранялись одинаковым строением черепа и маленьким пятнышком в форме полумесяца на левом виске обоих детей.
Вражеская подозрительность и злое коварство, всегда живущие в порочном сердце, выдали князю Исидору тайну княгини. Он постарался перелить в душу князя яд, которым был насыщен сам, но князь принял его с негодованием. Теперь настало время, когда князь Исидор решил возобновить нападение на графа Терни и на княгиню, равно ненавидимых им смертельно за то, что они постоянно противодействовали его злым козням.
Князь колебался; но никогда бы простое сходство ребенка с графом Терни не заставило его принять ужасное решение; если бы само поведение княгини не дало к тому повода.
Княгиня потеряла всякий покой, и, раздираемая глубокой скорбью и невыразимой мукой, она вздыхала дни и ночи. То покрывала она своего ребенка нежнейшими поцелуями, то с исказившимся лицом отталкивала его, выражая глубокое отвращение. «Справедливый Боже! Как тяжко наказал ты мою измену!» — шептала она при этом. Многие слышали эти слова, и, казалось, они означали воспоминание о преступной измене и последовавшем за нею горьком раскаянии.
Прошло несколько месяцев. Наконец князь решился. Он приказал отвезти ночью мать и сына в пустынный, отдаленный приграничный замок, а графа Терни удалил от двора. Но вместе с ним и брат князя, вид которого стал ему невыносим, должен был удалиться…
Княгиня согрешила только мыслью; телесное желание не принимало участия в ее любви, и верность ее оставалась безупречной; но уже и греховные помыслы заставили княгиню считать себя достойной наказания преступницей, обреченной на вечное раскаяние.
Заключение в пустом замке, строгий надзор — все повлекло за собою то, что в тревожном положении, в каком княгиня находилась уже и раньше, она почти совсем помешалась.
Случилось однажды, что мимо замка, где содержалась княгиня, проходила с пением и музыкой группа цыган, расположившихся табором у самых стен замка.
