– Соберется весь город. Это главное событие сезона – не считая эфебии Дориана, конечно.
Об этом объявили несколько недель назад, сообщив заодно, что в ознаменование триумфа Капелла принесет в жертву сьельсина. Возможно, именно поэтому новость о гонках ускользнула от моего внимания.
– Звучит весьма впечатляюще, – вежливо кивнул я.
Она взяла меня под руку и очаровательно рассмеялась:
– Это и будет впечатляюще, мессир Гибсон, поверьте мне!
Мы спустились по винтовой лестнице, переходя в тени квадратной башни с верхнего дворика в нижний, расположенный у внешней стены. Копейная башня вздымалась к небу, словно столб дыма, такая же высокая, как и зиккурат, на котором она была возведена. Она была тонкой, как тростинка, и казалось, что ветер вот-вот опрокинет ее. Я задержался на мгновение, любуясь тенистым садом, огибающим стену верхней террасы. Над нашими головами хлопали на ветру парусиновые навесы с разноцветными изображениями драконов и мантикор.
– Значит, на Эмеше много парусных судов? – Я остановился, пропуская декурию пельтастов с хорошо знакомыми мне энергетическими копьями. – Должен признаться, я мало знаю о вашей культуре. Не считая времени, проведенного на Колоссо, у меня не было возможности познакомиться поближе с этой прекрасной планетой.
Я умолчал о своей жизни на улицах Боросево. Не хотел говорить об этом.
По-прежнему держа меня за руку, Анаис слегка прижалась ко мне.
– Ах, тогда вы просто обязаны пойти туда вместе со мной. Любой корабль с радостью возьмет меня на борт. Вы можете сопровождать меня, если хотите.
– Миледи, это большая честь для меня. – Я опустил голову в легком поклоне.
– Будет очень весело! – рассмеялась она и отпустила мою руку.
Из-за угла донеслось гудение других рабов-умандхов, которых вели за собой двое слуг, громкими голосами выкрикивая приказания. Наверняка у одного из них был при себе гудящий пульт-переводчик, вроде того, что мы с Кэт когда-то видели на рыбном складе.
Затем в мой мир впервые ворвался этот голос. Бывают минуты, мгновения, которые становятся рубежами. Когда время расщепляется и остается только то, что случилось после… а все, что происходило раньше, кажется своего рода сном.
– Нет, дьявол вас побери, нет, – вы все делаете неправильно!
Тогда я еще не понимал, что моя жизнь раскололась пополам в тот момент, когда прозвучали эти слова. Я поглядел из-за каменной колоннады на балкон под сводчатым потолком, выходивший на парадный плац. Через несколько месяцев здесь начнутся торжества по случаю эфебии Дориана Матаро, потом они продолжатся на улицах и каналах Боросево и завершатся в колизее, где великий приор Капеллы, мать Гиллиама, принесет в жертву сьельсина Макисомна.
Трое умандхов меняли светильники на потолке, их щупальца пытались справиться с инструментами и приборами, рассчитанными на пятипалых пользователей. Когда я вышел из-за угла, один из них уронил длинную неоновую лампу, и та разлетелась на осколки. Лорарий, толстяк в грязно-зеленой форменной одежде, ткнул шокером в ногу существу. Оно осело на два колена и опустило щупальца, чтобы не упасть, а человек закричал:
– Ах ты, тупой деревянный кальмар!
Рядом с ним его напарник крутил настройку гудящего пульта, с помощью которого управляли умандхами. Первый лорарий замахнулся шокером для нового удара, но тут вмешалась она – татуированная рука обхватила запястье охранника.
– Иди продолжай работать!
У нее был высокий чистый голос с причудливым акцентом. Услышав ее, я вспомнил татуированного врача с «Эуринасира» времен моего злосчастного бегства с Делоса.
Толстый лорарий напрягся и выкатил глаза, когда хрупкая женщина схватила его за руку. Но сила была не на его стороне, он вырвался и лишь сердито посмотрел на женщину через плечо. Я люблю вспоминать тот его суеверный жест, оберегающий от демонов.
Сзади ко мне подошла Анаис.
– Привет, доктор Ондерра! – удивленно воскликнула она. – Чините освещение?
Стройная женщина выхватила пульт-переводчик у второго лорария, который был слишком занят тем, что кланялся Анаис, и потому не мог протестовать. Она провозилась с настройкой добрых пять секунд и только потом ответила спокойным, веселым и мелодичным голосом:
– Добрый день, леди Матаро!
Она не поклонилась, не сделала реверанс или какой-нибудь другой почтительный жест, только улыбнулась, приоткрыв полные губы, и сцепила руки за спиной.
– Да, – сказала она, – вчера вечером в этом крыле замка случилось еще одно падение напряжения. Я подумала, что могла бы предложить свою помощь, потому что некоторые люди, – она сверкнула глазами в сторону лорариев, – совершенно не понимают, как обращаться с умандхами.
– Падение напряжения? – переспросил я и оглянулся в ожидании объяснений на Анаис.
Девушка-палатин покачала головой, вытирая со лба выступивший пот.
– Генераторы замка немного повредились с началом сезона штормов.
– Все когда-нибудь ломается, – резко ответила внепланетица, бросив на меня колючий взгляд. – Мессир?..
Анаис сжала мою руку:
– Это Адриан.
– Адриан… Гибсон, – выдавил я, протягивая ладонь, как привык в колизее.
Эта женщина казалась почти такой же бледной, как и я сам, – так называемая бледность корабельщика, и, похоже, солнечное излучение никак не действовало на ее белую гладкую кожу. Как и на мою. В высоких сапогах и простых брюках она выглядела блекло рядом с леди Анаис Матаро, одетой в мягкий переливающийся кафтан, но носила свой наряд с королевской гордостью. Ее руки были обнажены, левую покрывала татуировка – плотная паутина из тонких черных линий, завитков и углов, от плеча до самых пальцев. Все еще улыбаясь, она подошла ко мне и пожала мою руку своей правой, полностью лишенной татуировок.
– Валка Ондерра Вхад Эдда, ксенолог.
Не знаю, что я ответил, но, вероятно, это было что-то учтивое, потому что Валка снова улыбнулась и сказала:
– Приятно познакомиться.
Никогда не считал себя великим артистом, однако она заставила меня пожалеть об этом.
В момент нашей первой встречи я еще не знал, сколько впереди ожидает меня безуспешных попыток удержать ее образ на бумаге и ее саму – в жизни. Независимый характер, гордо вскинутый подбородок, острый нос и полная беззаботность, ставившая ее выше пересудов обычных людей. Никакого намека на ее остроумие – порой близкое к жесткости – не найти ни на одном из нарисованных мной портретов, а эта жалкая проза не способна передать красоту ее тела и души. Даже голография не способна.
Все это не больше чем эхо.
Любой имперский эстет сказал бы, что всего в ней немного слишком: слишком суровая, слишком серьезная. Слишком бледная кожа. Слишком большие глаза. Эти золотистые глаза. Ни до, ни после я не встречал ничего похожего. Они многое видели и смеялись над тем, что видели, даже когда разрывали увиденное в клочья. Нет такого слова, чтобы описать оттенок ее волос, настолько глубокого рыжего цвета, что они казались черными, кроме тех случаев, когда были ярко освещены. Она носила короткую стрижку, а лишние волосы собирала в пучок на макушке. Выбившиеся пряди колыхались надо лбом или за маленькими ушами. Она улыбалась тонкой, как бритва, улыбкой какой-то шутке, понятной лишь ей одной, и стояла неподвижно, словно солдат на посту, в терпеливом ожидании, спрятав терминал за спиной.
