Я никогда не видел голограмм этих башен, а сообщения о них, которые мне доводилось читать в детстве, по большей части не заслуживали доверия.
– О нет, – сказала Валка. – Это скорее обелиски, чем башни. Кавараады перетаскивали эти огромные глыбы из долины и устанавливали вдоль хребта.
На следующей голограмме был Гигант – ростом приблизительно в тридцать футов. Его серая кожа напоминала сырую глину, а лицо казалось одной черной ямой. Понятия не имею, как он мог видеть с этим зияющим отверстием вместо лица. Голограмма ожила, и огромное создание неуклюже зашагало в лес, быстро превратившись в карлика рядом с древовидными грибами. Голограммы начали быстро сменять друг друга, показывая картины путешествия Валки. На одном изображении был крупный план башни. Построенная из таких же черных камней, как мой дом, она казалась частицей ночи, настолько темной, что я не мог разглядеть подробности. Что-то в ней встревожило меня, но на языке уже вертелся другой вопрос, и я вернулся к прежней теме:
– При всей моей любви к Тору Филемону не уверен, что его теория все объясняет. Если Калагах действительно такой древний, как вы говорите, здесь что-то… что-то не так…
Я собирался порассуждать об умандхах, но неожиданно понял очевидный факт. Когда я снова заговорил, тихим и безжизненным, исполненным страха голосом, в моих словах прозвучала только сама суть:
– Умандхи не могли построить Калагах, так ведь?
Выражение лица Валки было совершенно непроницаемым. Я не обольщался надеждой, что мои слова удивили ее, но эта женщина всегда оставалась для меня загадкой. Они сидела с отсутствующим видом, словно поглощенная шумом в дальней комнате. Наконец она покачала головой и потянулась к бутылке буйо:
– Я так не считаю.
– Вы так не считаете? – с нажимом повторил я.
– Нет, – сказала она уже тверже, – умандхи прошли всего лишь полмиллиона лет от истоков эволюции.
Смутная тревога, возникшая при виде Шагающих башен, все еще охватывала меня, словно плащ, зацепившийся за острый выступ. Я выпрямился и заявил:
– Они одинаковые!
– Кто? – Теперь Валка уже выглядела удивленной.
– Башни, Калагах… готов поклясться, что и храм Атхтен-Вар на Иудекке. Считается, что он тоже построен из черного камня. – Я указал на Валку пальцем. – Вы были в Атхтен-Варе! Вы изучаете не умандхов и кавараадов. Вы изучаете…
Я замолчал, глядя сквозь изображение Шагающей башни Садальсууда, дерзко возвышающейся в лучах двойного солнца. На мгновение забыв о том, что говорю ересь, я выдохнул:
– Это все одна и та же культура, правильно? Одна раса.
Я словно бы погрузился в фугу, в своего рода религиозный экстаз. Говорят, наши предки, поднимая глаза к небу от лона Земли, спрашивали, одиноки ли мы во Вселенной. Мы не были одиноки. Но это. Это…
Мы не были первыми.
Краеугольный камень религии Капеллы был – и остался – ложью. Я почувствовал, как весь мир вокруг меня сжался. Я сделался мельче атома, раздавленный весом времени и пространства, и все человечество сжалось вместе со мной. Все его гордые короли с императорами, великие воины, поэты и художники, фермеры и корабельщики, все его великие свершения и не менее огромные злодеяния. Все они исчезали в свете только что сделанного вывода. И он был подтвержден, переведен для меня в непреложный закон природы всего одним освящающим словом Валки:
– Да.
Да.
Капелла все знала. Капелла обязана все знать, иначе зачем она так следила за нашими словами и нашими мыслями, во имя наших душ? Этот факт угрожал самим основам их веры, их власти, и поэтому они тщательно охраняли его, ограничивая путешествия между мирами и доступ к инфосфере. Доступ к инфосфере. Терминал Валки не был подключен к планетарной сети – секретный, неконтролируемый. Но от самой этой мысли кровь застыла в моих жилах. Мы говорили ересь.
Я представил себе, как инквизиция отрезает языки, мысленно увидел татуированные и заклейменные лбы. Вспомнил сидевших под мостами ослепленных и сгорбленных мужчин и женщин, протягивающих руки за милостыней, их лица с темными крупными надписями «ЕРЕТИК» на лбу, их содранную кожу на щеках, расцарапанных от боли. Как часто я видел и в Мейдуа, и в Боросево этих людей, чью правду вырезали ножи катаров, превратив в слухи и легенды, шепотом пересказываемые в толпе? Слишком часто. Я умолк, понимая, что непоправимое уже свершилось, что нас с Валкой скоро поведут на допрос и, по крайней мере, я сам присоединюсь ко всем этим калекам на ступенях того самого городского храма, где мы когда-то попрошайничали вместе с Кэт. Мне чудилось, что в комнату вот-вот, вышибив дверь, ворвутся стражники.
Но ничего не произошло. И Валка, несмотря ни на что, казалась совершенно спокойной. Разумеется, она отдавала себе отчет в том, что мы говорили. И должна была понимать, чем это обернется. Но она лишь улыбалась мне и попивала бесценное вино.
Это было совершеннейшее безумие. Я услышал голос – свой собственный голос – продолжавший говорить о запретном:
– Как вы их называете, – я сделал вялый жест рукой, едва не расплескав вино, – этих строителей?
Валка подняла глаза к потолку, словно читая слова, написанные на своде ее черепной коробки:
– Ke kuchya mnousseir.
– Мрачные?
– Тихие, – поправила она. – Мне не стоило вам об этом говорить.
Ее голос изменился, стал почти деревянным, как будто она все время подыскивала нужные слова.
– За дипломатическими апартаментами официально не наблюдают, но я не доверяю вашим бюрократам.
В более привычной ситуации я мог бы и поспорить. Это был дворец, резиденция палатина. Каждая комната в нем должна находиться под наблюдением. И каждый человек. Но когда угас следующий день, а за ним и следующий, но нас не схватили и не начали пытать, мне пришлось согласиться с тем, что Валка права. Однако в тот момент жажда знаний, повинуясь которой я отправился в тюрьму колизея и угодил в руки к Балиану Матаро, пригвоздила меня к дивану, словно бабочку к листу картона.
– Почему вы называете их Тихими? – Я прикусил губу, с тревогой оглядываясь на дверь. – Это звучит несколько… театрально, вы не находите?
«И я бы знал об этом».
– Потому что все их постройки – здесь. На Садальсууде, Иудекке, Рубиконе, Озимандии, Малкуте и так далее – там ничего нет.
– Что, простите?
– Ни инструментов, ни кораблей, ни каких-либо других артефактов, – говорила она, не отводя янтарно-желтых глаз от моего лица; в любом другом случае я бы этому только обрадовался, но тогда от ее взгляда у меня холодело внутри. – Только сами постройки. Они немые. Тихие.
Нас накрыла еще одна волна молчания, и, пока мы сидели в безмолвии, я усваивал ту информацию, которую Валка позволила мне усвоить. Что-то из сказанного ею расставило все по местам, и я спросил:
