– Остановитесь! – Гнусавый голос распорядителя вдруг сделался сильным и глубоким, имитируя интонации сержантской команды. – Первую кровь добыл ответчик.
Он обратил к Гиллиаму круглое лицо с морщинистым лбом над круглыми зелеными глазами и спросил с убийственной важностью:
– Сэр удовлетворен?
На клинке Гиллиама не было крови, совсем не было – настолько быстро он провел атаку. Преодолевая желание зажать рану и отступить, я держал оружие наготове в жалком подобии прежнего моего салюта. Только теперь я заметил, как устал, как тяжело ходит моя грудь. Земля и император, мне следовало соблюдать режим после переселения во дворец. Видят боги, последние несколько месяцев совсем размягчили меня. Рука болела, но это было еще не самое худшее.
Я не мог ничего изменить в это мгновение, лишь ожидал ответа Гиллиама. Моя клятва, мое обещание Валке зависело от его решения. Я совершил ошибку. Я был уверен в том, что добуду первую кровь и сумею покончить с этой неприятной ситуацией, а потом откланяюсь с изяществом и достоинством. Слишком уверен. А теперь моя клятва оказалась в руках этого уродливого существа с таким же клинком, как и у меня. Я затаил дыхание, чувствуя, что весь мир затаился вместе со мной.
– Нет! – ухмыльнулся Гиллиам и снова бросился в атаку.
Будь проклят мой талант наживать себе врагов!
Я отразил первый выпад, отбив клинок вниз, туда, куда упало мое сердце. Время сжалось для меня, будущее из размытого квантового облака возможностей сократилось до двух простых выходов. В одном я стоял над трупом мьюта с окровавленным клинком в руке. Во втором мы менялись местами. Я вскинул клинок, шагнул вправо и вперед, чтобы блокировать удар, а затем уклонился от повторной атаки Гиллиама.
– Удивлен, мальчик? – спросил он сквозь стиснутые зубы. – Ты думал, это будет легко? Как это смело…
Он парировал мой выпад изящным скользящим движением клинка, шагнул вперед и атаковал сам, целясь мне в бедро. Я отпрыгнул и ответил оборонительным ударом в плечо интуса.
«Странно, что его мать не пришла», – подумал я.
– Как это смело с твоей стороны – вызвать на дуэль калеку.
Я полоснул капеллана по левому бедру. Черная кожа лопнула, Гиллиам поморщился.
– Тебе нужно было соглашаться на первую кровь. Я не повторю снова свою ошибку, – сказал я, не прекращая натиск.
Интус отступал по белой траве к стене с пульсирующими цветами, которые слабо звенели в густом воздухе. Боль обжигала раненую руку, кровотечение усиливалось при каждом шаге, но я стиснул зубы и продолжал наседать, нанося удары по голове и плечам священника. В моих ушах звучали слова правды – те, что я пытался сказать Валке: «Я не убийца и никогда им не был».
Гиллиам, яростно отплевываясь, бросился на меня. Его шпага едва не пронзила мне глаз. Я машинально отмахнулся, и только это спасло меня от слепоты или смерти, дав возможность отступить. К тому же мне повезло, быстрота моей реакции так поразила Гиллиама, что он на секунду замер. Мы стояли и смотрели друг на друга. Это был подходящий момент для переговоров, для попытки найти взаимопонимание. Но мы упустили его.
Низкорослый священник зарычал и снова ринулся на меня. Я парировал выпад, придержал его клинок, махнул своим сверху вниз и поперек, а затем уколол Гиллиама в правое бедро. Острие шпаги задело кость, и капеллан сдавленно вскрикнул. На мгновение он открыл горло для удара. Я не стал атаковать, а отступил и занял выжидающую позицию, как делал тысячу раз в поединках с Криспином. Один из распорядителей что-то пробормотал своему круглолицему товарищу. Слов я не разобрал, но тон был явно неодобрительный. Я оглянулся на зрителей. Эломас потягивал чай, но его морщинистое лицо помрачнело.
– Мог бы и прикончить его…
Я кружил перед Гиллиамом в высокой стойке, стараясь держаться правым боком к нему.
– En garde! – крикнул я. – En garde!
«Поднимайся и дерись, несчастный!»
Острие моей шпаги описывало небольшие круги перед ним. Я хотел вывести Гиллиама из себя, заставить совершить ошибку. Криспин попадался на этот прием почти каждый раз, вырабатываемые мозгом гормоны зашоривали его, словно лошадь на параде. Но здесь это не сработало. Хромающий священник стоял на месте, стиснув зубы и распрямив плечи, насколько было возможно.
Я не мог больше ждать и двинулся вперед, раз за разом опуская клинок и натыкаясь на его защиту. Теперь священник сражался с большой осторожностью. Без лихорадочных движений и быстрой работы ног, к которым я уже привык. Резким проворотом руки я отбросил в сторону его клинок, и он снова открыл для атаки свою куриную грудь.
Но я не воспользовался моментом. Не мог этого сделать. Даже не заметил самой возможности, ослепленный своими переживаниями. Я не должен был убивать его и поэтому не смог убить. Отступив назад, я занял безопасную позицию. И почувствовал беспокойство зрителей, но неправильно понял его, приняв за обычное смущение людей, знающих, что станут свидетелями чьей-то смерти.
– Я не хочу тебя убивать, – сказал я наконец, приняв низкую защитную стойку.
Гиллиам двинулся по дуге вправо от меня, я последовал за ним, ставя переднюю ногу так, чтобы носок смотрел на него.
– Адриан, вы играете с ним!
Этот голос принадлежал Анаис, высокий и напряженный. Затем наступила полная тишина. Голограмма наших жизней остановилась, зависла на мгновение. Шевелились только цветы, только они дышали.
Какая-то тень промелькнула на несимметричном лице капеллана, заползая через глаза в его душу. Невидимая, подобно гравитации, ощутимая только по ее действию. Кривые губы скривились еще больше, темный глаз стал еще темней, а голубой – застыл и словно покрылся трещинами. Каждая жила в теле священника натянулась, как тетива, и он прорычал:
– Я убью тебя, еретик. Я не позволю тебе осквернить это место. Этих людей. Моих людей.
Я долго просидел в камере на Колхиде, не написав ни единого слова. Красные чернила, которые предоставили мне хозяева, давно высохли, а свечи оплыли. Я послал за свежим пузырьком и новым светом – ночи здесь бесконечно долгие. Возможно, во всем этом есть какой-то смысл.
Гнев охватил Гиллиама, ослепил его. Он почти ослепил и меня, настолько быстро двигался клинок священника. Гнев и спешка сделали его неосмотрительным, и я мог еще трижды прикончить его: в первый раз – пронзить живот, во второй – полоснуть по горлу и наконец – проломить его уродливый череп, окрасив кровью светлые волосы. Но не сделал этого. Кому-то может показаться странным, что я, выпивший больше крови, чем иные империи, не мог убить одного человека. Повторю еще раз: одиночная смерть – это трагедия.
Вместо этого я снова ударил его в бедро, сталь чиркнула по кости. Острие моей шпаги покраснело, ярко сверкая в утреннем солнце. Гиллиам оскалил зубы, и я ожидал увидеть кровь на его деснах. Но он только выплюнул:
– Демониак! Выродок!
