Из меня вырвался какой-то нечленораздельный звук, но все же я сказал:
– Да не хочу я на ней жениться!
Я набрал пригоршню мелких камешков, с которыми недавно играл, и зашвырнул их в море. Они шлепнулись в ил возле самой воды. Было так приятно произнести это вслух.
– Не хочу застрять на этой планете. Я убил человека, Валка, и меня самого скоро попытаются убить. Я имею в виду Капеллу – великого приора. Это место… Вы единственная причина, по которой я…
Смутившись, я замолчал.
Не нужно никаких слов. Я просто посмотрел на море, на отражение розовой луны, играющее в черной воде, на звезды, мерцающие в небе, на волны, подгоняемые ветром и притягиваемые Бинахом и Армандом. Прекрасный вид воодушевил меня, помог на мгновение заглушить пронзительный вой хаоса. Какой хрупкой она была, эта тишина! Плескались волны, где-то в стороне прошуршала по камням ночная птица. Очень далеко, но казалось, что на расстоянии протянутой руки, огни орбитальных кораблей и спутников безмолвно прочерчивали небо на фоне россыпи звезд.
– Валка, я не должен был оказаться здесь. Так не должно было случиться.
Я вытащил из песка бутылку и открыл.
Валка выхватила ее у меня, прежде чем я успел отпить, и сама сделала большой глоток.
– Знаете, я хотела стать пилотом.
– Что? – Я забрал у нее бутылку. – Вы серьезно?
– Абсолютно. Я хотела купить корабль и торговать по всей Пряди. Может быть, перевозить пассажиров.
– И что же случилось?
– Мой отец умер, – ответила она, уставившись в какую-то точку на небе, имени которой я не мог назвать.
Я склонил голову и пробормотал извинения.
– Все в порядке. Вы не могли этого знать. – В ее голосе совсем не слышалось раздражения, но она крепче обхватила колени руками.
– Как он умер?
Валка обернулась ко мне:
– Его убили. Во время работы.
Она сделала еще один глоток, потом посмотрела на бутылку, полуприкрыв глаза:
– Это вино не такое хорошее, как в прошлый раз.
– Эломас припрятал лучшее для себя.
Продолжая разговор, я принялся затачивать карандаш скальпелем, который всегда носил в футляре для рисовальных принадлежностей. Валка немного встревоженно посмотрела на меня, словно опасаясь, что я могу порезаться, но мои руки не дрожали.
– Видите ли, я не ожидал, что у меня будет компания. – Я сложил ладони на коленях, не выпуская инструмент. – Ваш отец тоже был ксенологом?
– А почему вы точите карандаш ножом?
– Прошу прощения?
Я смущенно оглянулся на нее. Она повторила вопрос, показав на мой инструмент.
– А-а, – я поднес карандаш к глазам, любуясь его острым черным грифелем, – так получается острее.
Криспин когда-то спросил меня о том же.
Валка все еще смотрела на меня без тени улыбки:
– Глупо. Вы же знаете, что есть специальные точилки.
Неужели и Криспин говорил то же самое?
Мне оставалось только пожать плечами и опустить скальпель.
– Дело не в этом. Просто… Инструменты, которыми мы пользуемся, помогают привести мысли в порядок.
– Что вы хотите этим сказать?
– Когда мне тяжело на душе, я рисую.
Я открыл блокнот, перелистнул несколько страниц, подальше от портретов самой Валки, подробных, с тщательно нанесенными тенями.
– Иногда я сажусь и целую вечность смотрю на страницу, но ничего не вижу. Когда это случается, я стараюсь понять, что пошло не так, почему я не могу рисовать. – Я положил скальпель на футляр рядом с собой. – Чтобы снова очинить карандаш, нужно много времени, даже если в этом и нет необходимости. Это полезно для оттачивания движений. Помогает собраться с мыслями, помогает им – мне – работать лучше.
Пока я молол языком, она не проронила ни звука и ни разу не перебила меня насмешкой, поэтому я продолжил:
– Конечно, случается и такое, что рисунок приходит сам, без всяких усилий.
Я улыбнулся, положив руку на блокнот из опасений, что он может открыться, словно в глупой комедии, и показать Валке ее портрет.
Она кивнула, постучав передними зубами по горлышку бутылки. Затем, внезапно осознав всю легкомысленность этого жеста, поставила бутылку на песок между нами. При этом она не отводила взгляда от темного, как вино, моря.
– Да, он был ксенологом. Это я про своего отца. Он не поладил с вашей инквизицией во время раскопок в Озимандии.
– Это не моя инквизиция.
Мы надолго замолчали, слышны были только шум моря и слабые крики птиц. Ветер стонал в ущелье за нашими спинами, прерывистый и одинокий.
– Валка, вы ненавидите меня? – спросил я наконец.
– Да вы сами себя ненавидите, – она одарила меня легкой улыбкой, просочившейся сквозь окутавшую меня пелену, как чернила сквозь одежду, – и не нуждаетесь в моей помощи.
Нечто вроде безумия охватило меня, заклокотало где-то под горлом, и я рассмеялся, негромко и глухо. Икота прервала смех, я закрыл рот и задержал дыхание, чтобы не стало еще хуже.
– Ну, мне ответить нечем.
– Вы не тот, за кого я вас принимала, – сказала она, и эти слова засверкали, как ее волосы в лунном свете.
Я смотрел на нее, она – на меня. Ее улыбка растянулась шире, и я тоже невольно улыбнулся, чувствуя, что недавний смех вот-вот вернется.
– А за кого вы меня принимали?
Ей не нужно было отвечать. Я и так знал.
Валка долго смотрела на меня, ее золотистые глаза горели в темноте своим внутренним светом.
– Уверена, вы сами можете догадаться.
И я догадывался. Она принимала меня за Криспина. Думала, что я мясник, убийца, волк среди волков, что насилие, творившееся в нашем мире, доставляет мне удовольствие. Но хотя Империя была логовом волков, я не считал себя одним из них. Должно быть, эти мысли отразились на моем лице, потому что Валка сказала:
– Нет, вы не такой. Вы носите свою имперскую мантию как обузу.
– Так и есть.
– Почему? – спросила она. – Почему вы недовольны? Это положение… Вам дадут все. У вас и так есть все. Вы палатин, и вас хотят сделать консортом, мужем девушки, которая правит планетой. Вы понимаете, какое это безумие? Анаис Матаро правит планетой? Или кто-то другой, раз уж на то пошло.
Мы немного посмеялись. Она – над Империей, я – над Анаис. Потом я отвернулся и снова принялся играть с камушками на песке.
– Почему вы считаете таким ценным то, что у меня есть?
– Вы говорите о своих привилегиях? Может быть, вы предпочли бы стать простолюдином?
