– Благодарю вас, доми.
Он сделал неопределенный жест левой рукой, висевшей в петле его мандии:
– Вы оцените баланс. Прошу вас!
По его настоянию я нажал на сдвоенную кнопку, и лезвие с негромким гудением потекло вверх, как приливает вода во время багряного рассвета. Это был не тот меч, которым Олорин пользовался во тьме Калагаха, но сиял он точно так же, словно шип кристаллического лунного света.
Это ощущение было сродни поэзии. Сияющий клинок мерцал в лучах солнца, отбрасывая серебристые отблески. При выдвинутом лезвии баланс был настолько совершенным, что меч казался продолжением меня самого и как будто вовсе ничего не весил. И он пел, когда составлявшие его диковинные атомы смещались таким образом, чтобы режущая кромка всегда соответствовала направлению движения. Клинок завибрировал, едва только я поднял его в воздух между собой и мастером меча, поверхность колыхалась, как море.
– Innana umorphi, – сказал я.
Слово «umorphi» означало, что меч хорош не только на вид, но и в действии, по своим возможностям. Что он создает красоту, подобно художнику или поэту. Или танцовщику.
– Именно так! – согласился Олорин. – Рад, что он пришелся вам по душе.
Я снова нажал на кнопку, и лезвие растаяло, словно дым, в багряном солнечном свете.
– И все же нет, не могу принять его.
– Когда я вернусь домой и преклоню колени перед моим князем, знаете, что я скажу ему?
Этот вопрос казался не связанным с тем, о чем мы говорили прежде, и я молча стоял с растерянным видом, все еще сжимая рукоять меча. Теплый воздух дрожал на границе статического поля вокруг трапа, норовя проникнуть в прохладу за ним. Валка дожидалась меня в шаттле вместе со всеми, кого Райне наняла по моей просьбе.
Олорин отошел на шаг и продолжил:
– Я скажу ему, что встретил одного человека, лорда из чужой империи. А еще поведаю ему о ваших достоинствах, – улыбка заиграла на лице маэскола, – и ваши достоинства станут известны во всем Джадде и на полях сражений еще до того, как вы сами туда попадете. У вас появится много друзей.
– Мои… достоинства? – неуверенно повторил я, смущенный такой похвалой. – Это вы помогли мне… тогда, на совете. Благодаря вам все это стало возможным, – показал я на корабль. – Не думаю, что Смайт прислушалась бы к моим словам, если бы вы не отметили, насколько безрезультатной оказалась работа Капеллы.
Маэскол сделал полшага назад, шаркнув туфлями по керамическому покрытию дорожки:
– У нас в Джадде говорят, что мужчина должен быть либо воином, либо поэтом. Конечно же, это неправда – у нас есть разные мужчины. И женщины. Но эти люди… – Олорин неопределенно махнул рукой в сторону города и возвышавшегося над ним, словно заскорузлый палец, замка. – Все они воины, хотя и называются священниками или политиками. Думаю, на войне и так достаточно подобных людей.
Он похлопал меня по плечу и добавил:
– Вот поэтому мы и посылаем к ним вас! Добейтесь мира, друг мой. Iffro fosim!
«Принесите свет».
С этими словами он ушел – осторожными шагами, чуть наклонившись навстречу ветру, развевавшему складки его мандии, похожий на однокрылого ангела. Мамлюки, которых я не замечал раньше, вышли из тени другого жукоподобного шаттла в одеждах разных цветов – от матово-черных до полосатых оранжево-синих. На мгновение их силуэты закрыли солнце, отбрасывая тени на взлетную площадку, но Олорин Милта был выше их всех, гордый и величественный, как король.
Когда он наконец вышел через потрепанные ворота в ограждении из металлической сетки, я положил рукоять меча в карман камзола, развернулся и, обливаясь потом, взобрался по трапу в шаттл, с облегчением вздохнув, как только барьер статического поля остался позади. Пассажиры шаттла разразились криками – хриплыми, радостными и чистыми. Я невольно усмехнулся, оказавшись – незаслуженно – в окружении друзей. Валка слабо улыбнулась с углового сиденья, соседнее предназначалось для меня. За ней сидели вперемешку имперские и джаддианские офицеры, незнакомые мне. За исключением лейтенанта Цзинань Аджар, которая сопровождала Олорина в Калагахе. Лишь она одна улыбнулась мне, и ее черные глаза на оливковом лице приветливо просияли. Я улыбнулся в ответ и перевел взгляд на пеструю компанию, которую попросил принять в нашу банду фальшивых наемников.
В конце концов, я ведь обещал им корабль.
Первым вскочил на ноги Гхен и заколотил мне по спине, промычав нечто похожее на «твое величество» и ухмыляясь, словно акула-бык. За ним подошла Сиран, следом – старик Паллино, сказавший что-то о солдатах, остающихся солдатами до конца. Еще несколько мирмидонцев один за другим пожали мне руку и постучали по спине, все они были рады оказаться здесь и освободиться от губительных контрактов или судебных приговоров. Последним, со смущенной улыбкой, подошел Хлыст.
Я обнял товарища со словами:
– Рад видеть тебя, Вил.
Он оттолкнул меня и ткнул кулаком в плечо:
– Зовите меня Хлыстом, ваша милость, или как вас там…
– Только если ты будешь называть меня Адром! – ответил я и оглянулся на друзей, которые знали меня под этим именем. – Для всех вас я всегда буду просто… Адр.
Я обернулся, и моя улыбка застыла и скривилась. Бассандер Лин стоял в узком проходе в кабину пилота, с аккуратно причесанными волосами и свежевыбритыми висками. Единственный из всех, он был облачен в черный, как сама чернота, мундир Имперских легионов, с тремя лучистыми солнцами в петлицах и серебряными ромбами, обозначавшими его звание капитана. Я убрал руку с плеча Хлыста и отдал салют.
– Сьельсины готовы к транспортировке, капитан? – спросил я, все еще прижимая кулак к груди.
Бассандер наклонил голову, вежливо, но с холодной официальностью.
– Почти, но мы здесь уже готовы. – (Пока я разговаривал с друзьями, трап уже убрали и закрыли люк.) – Вам всем лучше пристегнуться. Успеете вспомнить старину, когда мы прилетим на «Непреклонный».
Он ловко повернулся и возвратился в кабину пилота, дверь с неприветливым шипением закрылась за ним.
Решив, что уладить проблемы с офицером-легионером можно будет позже, я сел рядом с Валкой. Мне хотелось смеяться, кричать во все горло или еще что-нибудь в том же духе.
– С вами все в порядке? – спросила Валка.
Я огляделся. Валка смотрела на меня, и в глазах ее было что-то редкое, что-то ценное: беспокойство за меня. Проглотив комок, я кивнул, не уверенный в своей способности связно говорить в эту минуту. Она положила мне на колено свою теплую руку. Я улыбнулся, посмотрел в иллюминатор, взлетная полоса за которым пришла в движение.
– Теперь – да.
Так много всего случилось, так много изменилось, все это продолжалось, и все… кончилось. Я покинул Мейдуа во время шторма, а сейчас мы поднимались сквозь чистое и горячее сияние солнца, сквозь облака к тишине, скрытой в темноте ночи.
