– Не хочу я становиться великим, будь оно все проклято!
Я пнул камень, и тот поскакал по воде. Вдалеке еще одна чайка нырнула за добычей.
– Отцу я сказал, что хочу быть схоластом. Я ведь вам уже говорил, да?
В моих интонациях прозвучало полное поражение, смешанное с такой насмешкой над собой, на какую способен только личный шут императора.
Гибсон долго не отвечал – так долго, что я едва не повторил вопрос. Наконец он произнес дрожащим голосом:
– Да, говорил.
Я оглянулся через плечо. Мой наставник сидел с застывшим, задумчивым взглядом, положив подбородок на бронзовую рукоять трости. Морской ветер раздувал его зеленую мантию.
– У тебя есть способности к наукам. Ты весьма сообразителен. Я сам пару раз объяснял это твоему отцу. Но он сразу отмел мою идею.
Истолковав его слова в свою пользу, я продолжал настаивать:
– Но ведь я могу это сделать? Могу стать схоластом?
Гибсон пожал плечами:
– Со временем, Адриан, да, тебя научили бы мыслить должным образом. Но ты не должен идти против воли отца.
Изобразив презрение истинного палатина, я сказал:
– Это мое бремя ответственности. Разве не так он тебе ответил?
Схоласт внезапно переключился на классический английский:
– Если для выживания требуется взять в руки оружие, ты должен это сделать.
Я приподнял бровь и спросил на родном языке:
– Шекспир?
– Нет, Серлинг
[13]. – Он посмотрел вверх, на тонкую вереницу облаков, висевшую в белом небе, словно паутинка. – Хотя, полагаю, эта цитата подошла бы лучше, если бы отец посылал тебя в легионы.
– Там есть инквизиция, – нахмурился я. – Это еще хуже.
Гибсон кивнул в знак согласия, не снимая подбородка с рукояти трости:
– Вполне справедливо, – и почесал львиные бакенбарды с задумчивым выражением на морщинистом лице. – Я не вижу выхода из положения, мой мальчик. Если твой отец потрудился записать послание на этот кристалл, можешь не сомневаться, что он уже установил волну с Весперадом. Договор подписан. И скреплен печатью.
Моя голова словно бы закачалась сама, не дожидаясь приказа.
– Но я не могу с этим смириться.
Гибсон заметил, как я напрягся, и ткнул узловатым пальцем мне в грудь:
– Это прямая дорога к безумию, Адриан.
– Простите, что? – Я резко поднял взгляд.
– Страх – это смерть разума.
Гибсон сказал это машинально, память автоматически ответила на упомянутую эмоцию. Я удивленно заморгал и перестал выискивать подходящий камень для броска в воду.
– Я не боюсь.
– Вступить в Капеллу? Конечно, боишься.
Он посмотрел мне прямо в глаза, похожий на статую, покрывшуюся морщинами от времени, а не от эмоций. Сейчас он казался отлитым из бронзы.
– Ты хочешь стать схоластом? Тогда укроти свой страх, или ты ничем не лучше других. – Он неопределенно махнул рукой в сторону замка, словно обхватывая все человечество. – Бери пример с камня. Пусть не тревожит тебя будущее, ведь ты достигнешь его, если это будет нужно, обладая тем же разумом, которым ты пользуешься в настоящем.
В тот момент я не распознал цитату: Марк Аврелий. Еще один римлянин.
Успокоившись, я ответил афоризмом из Книги разума:
– Испуганный человек пожирает себя.
Кто-то другой на его месте улыбнулся бы, но губы Гибсона лишь чуть дернулись, когда он одобрительно кивнул:
– Ты знаешь об этом, но еще не научился этому.
Снова наступила тишина, и я вернулся к наблюдению за кружившими над водой птицами. Эти чайки были терраниками, выведенными из того генетического материала, что доставили на океаны Делоса много веков назад. Настоящие чайки, белые с серым, подобные тем, что летали над берегами Старой Земли во времена Саргона и еще раньше.
– Капелла – не самый плохой вариант. Ты станешь выше лордов Империи. Увидишь Империю, Содружество и даже Демархию Тавроса. У тебя будет возможность с пользой применить свои навыки.
– Я бы предпочел применить их для дипломатии, а не для… не для… – Я не смог подобрать нужное слово.
– Теологии?
– Пропаганды, Гибсон! – презрительно усмехнулся я. – Вот что это такое. Все они управляют людьми с помощью страха. Даже мой отец. Знаете, почему он отправляет меня туда? Он сказал, что ему нужен там «кто-то из своих». Как будто он задумал что-то незаконное. – Я заскрежетал зубами. – Значит, я для него просто орудие? Я нужен ему только для того, чтобы проложить дорогу к новому титулу?
В ожидании ответа я посмотрел на учителя, который сейчас напоминал икону Непрерывно Ускользающего Времени в святилище Капеллы – высохший, сгорбившийся над тростью старик. Но его ответ был ответом схоласта, а не обычного человека:
– Фактически все палатинские дома заводят детей для подобных целей. Это стратегия.
– Шахматные фигуры. – Я сплюнул на песок. – Гибсон, я не хочу быть пешкой. Не хочу участвовать в игре.
Ненавистная мне метафора.
– Ты должен участвовать, Адриан. У нас нет выбора. Ни у кого из нас.
– Я не его пешка.
Так могла бы произнести эти слова змея; я сердито смотрел на наставника, и яд капал с моего языка.
Схоласт прищурил тусклые глаза.
– Я никогда и не говорил этого. Все мы пешки, мой мальчик. Ты, я, Криспин. Даже твой отец и наместница. Таков уж этот мир. Но запомни! – Его голос задребезжал на высокой ноте, и он ударил тростью по белому, отшлифованному временем камню. – Не имеет значения, кто пытается двигать тобой – отец или кто-то другой из облеченных властью, у тебя всегда есть выбор, потому что душа остается твоей. Всегда.
Странно было слышать от Гибсона – от любого схоласта – о душе.
Не зная, что еще сказать, я снова уставился на птиц и их охоту. Затем подошел к тому месту, где недавно сидел, и поднял свой блокнот, вздрогнув от боли, когда мои бедные пальцы обхватили черную кожаную обложку.
– В чем же этот выбор?
Я не взглянул на Гибсона, продолжая наблюдать за чайками.
Он не ответил. И я понял почему. Даже здесь, вдалеке от замка, от подслушивающих ушей и подсматривающих глаз, он не мог вести изменнические разговоры. Инстинкт повиновения глубоко въелся в его натуру.
«И какой же это вид повиновения?» – задумался я, но не нашел ответа.
Тем временем он спросил:
– На что ты там смотришь?
