– Если бы мы не раскрыли подлый план, мой сын попал бы в лапы варварам или даже самим Бледным. – Он поджал губы. – Приведите его.
Выпучив от ужаса глаза, я увидел, как четверо гоплитов тащат жалкого седого старика. Старика в зеленой мантии.
– Гибсон!
Это было немыслимо, невозможно. Расталкивая плебеев, я бросился к нему сквозь толпу, но был схвачен тремя охранниками, что незаметно следовали за мной. Схоласт посмотрел на меня, и я готов поклясться, что он улыбнулся. Не той саркастичной, призрачной полуулыбкой, которая иногда пробегала по его лицу, а самой настоящей – кроткой, печальной и твердой. Я попытался вырваться из рук охранников, но старик только покачал головой. Мне хотелось крикнуть, что этого не может быть, но я вспомнил о письме, спрятанном между страницами древнего приключенческого романа. Проглотив свои протесты, я в отчаянии оглянулся на отца и потому не видел, как Гибсона заставили поднять тонкие руки и прикрепили цепь наручников к крюку на верхушке позорного столба.
Расчистив проход в море красных и серых форменных одежд, охранники почти внесли меня на помост по белым мраморным ступеням. Отец хмуро наблюдал за моим приближением.
– Тор Гибсон, – проговорил он, – ты был пойман на месте преступления, когда договаривался с варварами о похищении моего сына!
Гоплиты повалили обвиняемого на землю, и он распластался под балконом, как марионетка с обрезанными струнами.
Кто-то циничный и отчужденный в моей душе отметил, что происходит именно то, о чем схоласт говорил утром, – неужели этим же самым утром? – называя уродством мира.
Лорд Алистер Марло продолжал:
– Триста семнадцать лет, Гибсон, ты служил мне и моему отцу до меня. Триста семнадцать лет был рядом с нами. – Он подошел к перилам и развел руки в стороны. – Это правда, что ты собирался отдать моего сына варварам с Задворок?
Гибсон поднялся на колени и посмотрел вверх, на балкон. Перехватив мой взгляд, старик коротко и отчетливо кивнул:
– Да, сир.
Он снова тряхнул головой, на этот раз еще резче, и я догадался, что он сделал это для меня. Никто не обратил внимания на контраст между словами и движениями, даже Алкуин и Альма, которые точно должны были что-то заметить. Своим жестом он открывал мне истину и просил не вмешиваться.
У меня было много лет, чтобы подумать об этом моменте. Много лет, чтобы разобраться в причинах поступка Гибсона. Разобраться, почему он сделал то, что сделал, почему взял на себя вину за мою попытку сбежать. Может быть, вы понимаете? Он должен был знать о деньгах или предположить что-то подобное. Если отец и его служба разведки поверят, что это был план Гибсона, они не станут так тщательно проверять меня самого. Его признания спасли меня от дальнейшего расследования и сделали возможным все то, что потом случилось. О да, отец мог бы заподозрить, что идея побега принадлежит мне, но в его понимании для такого серьезного плана требовался заговор, организовать который мог только схоласт.
Не было никакого заговора.
Действовал я один.
Я уже говорил об этом, Гибсон был самым близким к отцу человеком из всех, кого я знал. И это обстоятельство подкрепляло обвинения сильней, чем любые другие. Гибсон умер за меня. Не здесь и не сейчас, а в изгнании, на отдаленной планете. Он отдал ради меня свою жизнь, пожертвовал уютным местечком при дворе отца, чтобы у меня была возможность жить так, как я хочу. Я рад, что он не увидел моего будущего, потому что оно совсем не походило на то, что любой из нас выбрал бы для меня, а было наполнено невзгодами и страданиями.
– Ты не отрицаешь свою вину?
Отец ничем не выдал своих эмоций. Таким же голосом он мог бы говорить с врагами, взятыми в плен на поле боя, а не с человеком, учившим его детей и еще раньше – его самого.
Гибсон встал на ноги:
– Сир, я уже во всем признался.
– Он действительно признался, – подтвердил охранник на помосте, и я узнал голос сэра Робана; того самого Робана, верного ликтора моего отца, который спас меня от бандитов неподалеку от колизея. – Я сам это слышал.
Его доспехи были подключены к акустической системе. Он нажал кнопку терминала на своем запястье, и весь двор услышал запись голоса Гибсона, усиленного так, словно это был голос старого трясущегося великана:
– Адриан не долетит до Весперада. Я сговорился…
Запись внезапно оборвалась, несомненно спасая выдумку отца о якобы замешанных в этом деле экстрасоларианских демониаках.
По толпе прокатился взволнованный гул. Схоласты всегда вызывали подозрение у людей, не получивших образования, такова уж судьба ученых в любую эпоху. В схоластах чувствовалось что-то механическое, наследие древней истории ордена, созданного теми немногими мерикани, кто пережил Войну Основания. В любую эпоху на людях с высокими мыслительными способностями лежало подобное клеймо, поскольку высота, на которую способен подняться человеческий разум, непостижима для тех, кто находится на уровне моря. И они всегда оказывались мишенью для погромов и инквизиции.
– Тор Гибсон, за то, что ты пытался похитить моего сына, я, Алистер из дома Марло, архонт префектуры Мейдуа и лорд Обители Дьявола, отрекаюсь от тебя и высылаю из своих владений, а также из всего этого мира.
Схоласт ссутулился, лязгнув цепями, что привязывали его к позорному столбу.
– Это неправда!
Все, стоявшие на лестничной площадке, и те, кто услышал мой крик снизу, повернулись ко мне.
– Нет, это правда! – Голос Гибсона дрогнул, старик сделал полшага вперед, напрягая скованные кандалами мышцы рук. – В Капеллу, Алистер? Ты хотел подбросить своего сына этим шарлатанам? Твой сын…
– Ересь! – завизжала Эусебия, направив скрюченный палец на Гибсона. – Убейте его, ваша милость!
Лорд Алистер не обратил внимания на приора. Фамильярность обращения Гибсона вывела его из равновесия – никто из слуг не называл его Алистером. Никогда.
– Это мой сын, схоласт! Мой, а не твой.
Солдат ударил старика сзади под коленки, и Гибсон упал, словно рухнувшая башня. Оковы остановили его, и он застонал, повиснув на цепях. С невольным криком я рванул к перилам.
– Отпусти его! – набросился я на отца со слезами на глазах. – Пожалуйста!
– Я и так отпускаю его.
Даже не взглянув на меня в этот раз, отец поднял руку и щелкнул пальцами.
– Мы милосердны, как сама Мать-Земля, – обратился к толпе отец. – Гибсон долго служил нашему дому, и в память об этой службе мы придержим Белый меч.
Он отклонил возражения Эусебии, и по тому, как быстро она уступила, я понял, что все было решено заранее.
– Сэр Феликс.
Кастелян выступил из тени, и я побледнел. Сэр Феликс, лучший после Гибсона мой учитель, был одет не в боевые доспехи, а в черно-белые религиозные одежды. Рядом с ним появился катар Капеллы, с бритой головой и с повязкой из черного муслина на глазах.
