– Глупое имперское варварство, – фыркнул доктор.
– Да ладно, Саррик, – сказал Деметри и подошел ближе, уперев кулаки в бедра. – Мы не собираемся грабить тебя, мальчик. Мы не пираты. Пираты вышвырнули бы тебя из шлюза, едва покинув Делос.
Белая пластиковая обшивка задней части камеры прилипла к моей коже, я дрожал, стоя там совершенно обнаженным.
– Дело не в этом, капитан. Просто… просто это самое важное для палатина.
Он рассмеялся и сказал:
– Тебе в самом деле не стоит держать его на пальце, пока ты там.
– Я сохраню кольцо. – Упрямо стиснув зубы, я откинулся затылком на специальный подголовник. – Давайте покончим с этим.
Доктор оглянулся на капитана и почесал висок над маленьким ухом:
– Ну что, Деметри?
Джаддианский маркитант махнул рукой:
– Саррик, парень сам так захотел.
– Ну, твое дело, – вздохнул врач сквозь желтые зубы и без всяких предисловий наклеил мне на грудь ленту с датчиками. Затем вторую и третью. Едва взглянув на меня, он вытащил самостерилизующуюся иглу из ячейки у меня за спиной. Она зашипела, протыкая кожу на предплечье, а доктор закрепил ремнем безопасности мой бицепс.
– Скоро станет холодно, – предупредил он.
Уже стало. Мороз распространялся от места укола по моей руке, началось преобразование крови, клетки затвердевали, не лопаясь. Мысли затуманились, и словно издалека донесся голос доктора Саррика:
– Он готов. Закрывай ясли.
Я скорее услышал, чем увидел, как захлопнулся колпак из темного стекла, заперев меня в саркофаге. Что-то холодное и студенистое поднялось до лодыжек. Тьма расцвела перед глазами, и я снова различил сквозь нее погребальные маски моих предков, висевшие над дверями зала совещаний под Куполом изящной резьбы, их лиловые глаза смотрели неприязненно и осуждающе.
Предохраняющий гель поднимался все выше, а я замерзал изнутри. Мне хотелось закричать, ударить кулаком в стену камеры, но силы уже оставили меня. Я тонул – и сознавал, что тону, но ничего не могу сделать. Я должен был умереть в этих яслях. А потом случилось самое худшее.
Дыхание остановилось. Гель еще не добрался до подбородка, а я уже перестал дышать. Затем черная жидкость, густая, как масло, полилась мне в горло и в нос. Внешняя Тьма охватила меня, погружая в черноту и холод.
А когда я очнулся, моего мира уже не было.
Глава 22
Марло в одиночестве
Сначала я ощутил запах. Где бы я сейчас ни находился, вонь тухлой рыбы и сточных вод была просто невыносимой. Затем жара, влажная и душная, облепила меня, словно мокрая простыня. И свет. Там был свет. Целая вселенная света, почти такого же яркого, как солнце Гододина; возможно, это и был его свет, посланный назад во времени, чтобы остановить меня, ослепить еще в детстве. Я ничего не видел.
– Он ожил. – Голос был искаженный, отдаленный, словно звучал из длинного резинового шланга или его заглушал прибой вздыбленного лунным притяжением океана. – Кто-нибудь, принесите воды!
Я едва различил шлепанье босых ног по камню, а затем кто-то приподнял мою голову и заставил выпить воды из глиняной чашки. Белая вселенная слегка потускнела, разбившись на серые и рыжие размытые пятна. Я закашлялся, пролив воду себе на грудь, а затем согнулся пополам, передернул плечами и выплюнул что-то липкое и кислое, пробравшееся в легкие и горло. Те же самые руки поддержали меня и не дали упасть.
– Во имя Земли, девочка, принеси тряпку! – прозвучал чей-то голос. – Он опять выхаркал кучу этой гадости.
Мне оставалось только глубоко вдохнуть, чтобы успокоить стучавшую в висках кровь. Простонав, я откинулся обратно на постель. Это была кровать. Боги, я снова ощущал свой вес. Ноги казались каменными.
– Где? – проскрежетал я, и мой голос больше напоминал предсмертный хрип. – Где?
Чья-то грубая рука мелькнула перед глазами и потрогала мой лоб.
– В безопасности. Теперь ты в безопасности. Тебя принесли с улицы.
– С улицы?
Это была какая-то бессмыслица. Но в голову мне пришла более важная мысль, и я сказал:
– Я ничего не вижу.
Тот же голос – пожилой женщины – ответил:
– Это фуговая слепота. Она скоро пройдет.
Кто-то другой зашел в комнату, шаркая ногами, а затем послышались хлюпающие звуки. Видимо, он нашел тряпку, которую просил принести первый голос.
– Мальчишки нашли тебя в переулке возле космопорта. Ужасная история. Однако случаи вроде твоего происходят постоянно.
Хотелось спросить, что она называет случаями вроде моего, но язык отяжелел и распух у меня во рту, и я даже не попытался что-нибудь сказать.
– Ужасная история, – повторил хриплый голос. – Но по крайней мере, тебя не продали на мясо. Уж лучше быть выброшенным, – она подтолкнула меня в плечо, – выброшенного мы можем поставить на ноги.
Прошла добрая минута, прежде чем я подобрал нужные слова, начиная к тому времени различать выцветшие пятна над собой и справа от себя. Вероятно, это были очертания пожилой женщины.
– Тевкр? – прохрипел я и снова закашлялся, капли слюны упали мне на голую грудь. – Я летел… на Тевкр.
– Тевкр? – грубый голос сделался тонким, как бумага, а рыжее пятно приблизилось настолько, что я уловил едкий привкус верроксового стимулятора в дыхании говорящей. – Благодарение богам, нет. Это Эмеш, в Вуали.
– Нет. – Я замотал головой, но мне казалось, что это делал кто-то другой. – Нет, нет, нет…
Я плотно, с усилием, зажмурил глаза, словно от напряжения мелких мышц лица зрение могло снова стать острым.
Рука незнакомки легла на мое плечо.
– Все будет хорошо, мальчик. Ты выздоровеешь. И сможешь видеть.
Мне опять поднесли воды, теплой и маслянистой. Я жадно пил, разбрызгивая капли по груди. Это все ничего не значило. Рука на моем плече, на моем лице. Я думал, что просто усну. Но то, что рассказывают про фугу, это правда – ты не спишь. Я чувствовал… что? Растерянность? Потерянность? Да, и еще раз да, но было и что-то другое, что-то большее. Невероятная разорванность, какую мог бы чувствовать новорожденный младенец, обладай он разумом и речью, чтобы выразить такие сложные ощущения. У меня не было никаких воспоминаний о том, что происходило до этого момента, какие всегда есть у спящего после пробуждения. Не было ощущения вчерашнего дня, только пустота и темнота. Отдаленные, словно я только начинал засыпать.
Будто в подтверждение этого, открыв глаза, я увидел перед собой лицо Гибсона, морщинистое и хмурое, единственный отчетливый образ в размытом мире. Губы его двигались, но я ничего не услышал, а когда все-таки моргнул, он уже исчез, оставив меня в этом пятне трудноопределимого цвета.