– Эй, я принес тебе суп, – сказал я и поставил бумажную чашку на камень перед спящей Кэт; суп уже остыл. – Никакой морковки, клянусь.
Я откинул покрывало и сморщил нос от зеленовато-коричневых пятен на бинтах. Она шевельнулась, но не проснулась.
– В новостях передают, что эпидемия затухает, подходит к концу. Один человек уверял, что болезнь – это оружие сьельсинов…
Мой голос замер где-то в закоулках души, и я долго сидел в тишине.
– Хотел бы я знать, как помочь тебе, – сказал я наконец, ковыряя невинную болячку на своем локте.
Кэт по-прежнему не отвечала. Положив руку ей на лоб, я почувствовал огонь под кожей, как будто там текла магма, а не кровь. Я понимал, что долго она не протянет. День или два. Или неделю, но не больше. Я начал разматывать бинты на ее руке, высвобождая изъеденные болезнью, ослабленные мышцы. Смуглая кожа посерела, покрылась зеленовато-желтыми влажными волдырями. Я отбросил испорченный бинт и разорвал пакет с новым, пропитанным лекарством. Не находя нужных слов, я принялся тихонько напевать, бинтуя язвы на ее руках, бедрах и груди.
Она не просыпалась, суп остался нетронутым, остатки тепла утекли из него в холодный неподвижный воздух. Вода в тоннеле бежала слабой струйкой. То там, то тут с верхних труб срывались капли, отмечая бессмысленные секунды на часах вечной природы. Как это нередко бывало, я вспомнил похороны леди Фуксии и дяди Люциана. У Кэт не будет траурной процессии и погребальных урн. Никто не вырежет ее органы и не сожжет ее тело. Не будет настоящего погребения. Ее пепел не развеют над родными местами. Не выпустят в небо молитвенные фонарики.
– Адр?
Голос ее был тоньше ангстрема, слабее, чем шелест страниц.
Я сжал ее руку, как делал уже тысячу тысяч раз:
– Кэт, я здесь.
Спустя бесконечную секунду она прохрипела:
– Почему… здесь?
Мои брови сами собой нахмурились, с губ невольно сорвалось:
– Ты хочешь спросить, почему я здесь?
Она слабо кивнула в ответ.
– А где мне еще быть? – попытался рассмеяться я. – Кроме тебя, я никого не люблю на этой планете.
Ее смешок оборвался кашлем, и я приподнял ей голову, чтобы розовая мокрота не брызгала на грудь. Прикусил губу, чтобы сдержать слезы, и надеялся – почти молился, – что кашель прекратится.
Через несколько мгновений так и случилось.
– Извини…
– Не за что извиняться, – ответил я, осторожно пошевелив ее, чтобы убрать с покрытого потом лба тонкие, словно нити, волосы. – Не за что извиняться. С тобой все будет в порядке, вот увидишь. Я помогу тебе.
Медленно – очень медленно – она подняла сложенную лодочкой ладонь к моему лицу.
– Не нужно сидеть со мной, – прошептала она, губы приоткрылись и показали пустоты на месте выпавших зубов. – Осталось недолго.
– Не говори так. – Я попробовал улыбнуться, но боль только усилилась. – Ты поправишься.
Мы оба понимали, что я лгу. Она была при смерти. Когда-то яркие глаза заволокло туманом. Думаю, один уже ослеп или еле-еле видел. Как быстро она изменилась! А ведь несколько недель назад – всего несколько недель – казалась здоровой и полной сил. Откуда взялся этот призрак?
– Нет, – покачало головой ее слабое эхо. – Пообещай мне… пообещай мне кое-что.
– С тобой все будет в порядке! – продолжал уверять я, помогая ей опустить голову на груду смятых тряпок, заменяющую подушку.
Она сжала мою коленку:
– Пообещай, что не дашь им сжечь меня.
Я понял, что она говорит о погребальном костре. О трупах, сваленных в кучи на городских площадях.
Мы верим, что в наших жизнях есть некая логика. Что они имеют смысл. Направление. Основу. Что у нас есть какое-то предназначение, как у актеров в драме. Думаю, в этом заключается душа любой религии, то, почему многие знакомые мне люди – даже мой брат – считали, что мир кто-то должен контролировать, что Вселенная построена по плану и находится под защитой. Этому учат миллионы теологов и колдунов, жрецов тысячи мертвых богов. Как удобно сознавать, что у всего есть причины! Кэт научила меня другому, умерев в канализационной трубе вообще без всяких причин. Теперь я стал мудрей, но уверен: что бы я ни говорил, помочь ей все равно бы не мог.
Не мог даже умереть вместе с ней.
Только смотрел, как она умирает.
– Расскажи мне…
Она замолчала и, возможно, провалилась в короткое забытье. На какое-то время, кроме стука падающих капель и журчания ручейка на дне тоннеля, было слышно только ее прерывистое, слабое дыхание.
Но прежде чем я успел зачерпнуть воды или взять тряпку, чтобы обтереть ей лицо, она продолжила:
– Расскажи мне историю, хорошо? В последний раз.
Я сжал ее немощные руки:
– Ты не должна так говорить.
Ничего не ответив, она отвернулась. Она перестала даже спорить со мной. Мы замолчали, я смотрел на просачивающийся в тоннель смешанный свет двух лун, оттенка бледного нефрита. Я потянулся рукой к занавеске с узором из гиацинтов. К ее одеялу. Ее савану. Вспомнил, как мы сорвали эту занавеску со стены в самый последний момент, как Кэт спрятала ее, когда префекты уже ломились в дверь, узнав, что кто-то незаконно поселился там. Неделя, такая замечательная неделя… Неужели это было всего два месяца назад?
Даже меньше двух месяцев.
– Ну хорошо, – я с шумом втянул в себя воздух и задержал, чтобы не всхлипнуть, – я расскажу.
Казалось, прошел год, если не столетие, прежде чем я выбрал для нее историю, как делал это уже много раз. Ту, которую она уже слышала раньше и которую я помнил почти так же подробно, как и рассказ о Симеоне.
– Давным-давно на одном острове, вдалеке от Земли, на самой границе свободного космоса, находился город поэтов. Империя была тогда еще совсем молодой и только что разгромила последних мерикани. Поэты построили этот город как убежище для тех, кто прятался от Войны Основания и хотел творить в мире. Здесь существовал только один закон: никто не должен применять силу против другого. Город украшали все люди искусства, что жили и процветали в его стенах среди всеобщего согласия.
– Все, кроме Кхарна.
– Кхарн не выбирал для себя этот город, а родился в нем. Он был сыном великого поэта, но, как сыновья великих воинов порой вырастают вовсе не воинами, Кхарн не стал поэтом. Он мечтал стать солдатом, как герои тех эпосов, что сочиняли его сограждане. Но те не желали ничего слушать. «Нам не нужны здесь ни солдаты, ни бремя оружия, – говорили поэты, – мы далеко от Земли, и нас защищают крепкие стены». «Тот, кто не хочет жить с мечом в руке, умрет от него», – упрямился Кхарн, потому что так говорилось в поэмах. Но поэты не верили своим собственным словам, считая эти истории сущими пустяками. Только истина не зависит от убеждений, и пришел день, когда небеса потемнели от парусов. К городу подошли экстрасоларианцы. Люди, похожие на чудовищ Тьмы, потомки мерикани на кораблях с черными мачтами. И они сожгли город вместе с укрывшимися там поэтами.
