— Как вы находите нашу кухню? — любезно осведомилась Катарина у Регины Аделаиды, как только был утолен первый голод.
— Благодарю вас, Ваше Высочество, ваш повар — настоящий кудесник. Хотя мы настолько отвыкли от цивилизации, что нас трудно считать ценителями.
— Неужели при дворе моего мужа так плохо готовят?
— Сказать по правде, я не могу сказать ничего о кремлевских поварах, поскольку у меня не было возможности оценить их искусство. Ведь в Москве женщины не допускаются на пиры.
— Это правда? — удивилась шведская принцесса и обернулась к барону.
— Совершеннейшая, Ваше Высочество, — отвечал фон Гершов с любезной улыбкой. — К сожалению, нравы там царят довольно патриархальные, и это одна из причин, по которой государь желает вашего скорейшего приезда. Он надеется, что вы и ваш блистательный двор станут образцом для подданных.
— Ваш муж — коварный человек, — задумчиво сказала Катарина, обращаясь к баронессе, — что бы он ни сказал, все сводится к необходимости скорейшего переезда в Москву. Причем выглядит это так, как будто он делает комплимент.
— Очевидно, таковы инструкции, полученные им от вашего царственного супруга. Вообще, Его Величество умеет заставлять людей делать то, что ему необходимо. Единственное, чему я поражаюсь, так это велеречивость моего Кароля. До приезда в Мекленбург я полагала, что он может лишь отдавать приказы солдатам да распоряжения жителям Кукуя. Но, как выяснилось, он умеет быть настоящим придворным.
— Неужели он не проявил этот свой талант, когда ухаживал за вами?
— Увы, нет.
— Вероятно, у него просто не было возможности проявить и способности. Там ведь был Иоганн Альбрехт, не так ли? Вот уж кого трудно назвать молчуном! Рядом с моим мужем кто угодно покажется косноязычным тугодумом. Иногда мне кажется, что это главная причина, по которой у него так много врагов в Швеции.
— Врагов в Швеции… у вашего мужа? Но мне казалось…
— Что он популярен в Стокгольме? Разве что среди солдат, да еще крестьян. Сейчас только они помнят про его подвиги в Кальмарской войне. Горожане до сих пор не могут забыть бунта, вспыхнувшего в его прошлый приезд. Именно тогда мы расстались. Нас с сыном, спасая, увезла дворцовая стража, а он со своими людьми пробился в порт, пролив по пути реки крови. Аристократы считают его чужаком и выскочкой. Даже враждующие между собой семейства Оксеншерна и Юленшерна сходятся в своей неприязни к моему мужу. Про отношение к нему церкви и говорить нечего, особенно после принятия схизмы. Епископ Глюк, к сожалению, совсем не одинок в своем мнении. Кстати, он прислал записку, в которой утверждает, что его не пускают в замок и вообще всячески притесняют. Это правда?
— Боюсь, что так, Ваше Высочество, — твердо ответил фон Гершов.
— Надеюсь, у вас есть объяснения подобным поступкам?
— Разумеется. Есть достаточные основания подозревать его преподобие в измене.
— Это неслыханно! — воскликнул молчавший до сих пор Густав Горн. — Как вы смеете обвинять святого отца в подобном преступлении?
— Действительно, — поддержала шведа Катарина, — я не знаю, о каких основаниях идет речь, но уверена, что это какая-то ошибка!
— Если это так, то я готов принести любые извинения и понести любое наказание. Однако, с немалым сожалением, думаю, что подозрения более чем основательны. Впрочем, почему бы вам не пригласить самого господина епископа? Я представлю улики, а у него будет возможность оправдаться.
— Я уверен, что преподобный сделает это с легкостью, — мрачно заявил Горн, яростно сверля глазами померанца.
Густав был младшим братом полковника Эверта Горна, погибшего при осаде Пскова. Собственно говоря, он тоже участвовал в той осаде и был свидетелем трагедии. Безвестному русскому стрелку, не иначе как наущаемому дьяволом, удалось тогда почти невозможное — точно попасть в грудь Эверта на расстоянии около трехсот шагов. Хотя Густав видел это своими глазами, кое-что оставалось неясным. Полковник и только что прибывший герцог Мекленбургский явно ссорились, и если бы не проклятый московит, все могло кончиться требованием сатисфакции. Однако его брат погиб, а зять шведского короля тут же вступил в командование и увел войска от Пскова, оставив Эверта неотмщенным. Кроме того, Иоганн Альбрехт вел какие-то странные разговоры с полковым лекарем О´Конором и даже зачем-то забрал пулю, убившую Горна. Это все выглядело очень странно, особенно принимая во внимание противоестественную дружбу немецкого герцога с московитами.
Однако в ту пору дознаться до истины у Густава не получилось. Сначала сбежал этот скользкий полуирландец-полуфранцуз, затем король отозвал и самого Горна-младшего, чтобы отправить его учиться военному делу в Голландии. Едва тот вернулся, Густав Адольф, пожаловав его чином полковника и камергерским ключом, отправил командовать шведским региментом принцессы Катарины в Мекленбург. Молодой и амбициозный шведский офицер занял блестящее положение при дворе сестры короля, однако с прибытием фон Гершова его звезда закатилась. Разумеется, он продолжал находиться в свите герцогини, но с каждой минутой его влияние уменьшалось, а проклятый померанец становился все более важной персоной.
Что хуже всего, Горн никак не мог взять в толк, отчего это происходит. Вроде бы он во всем превосходил приближенного русского царя, ибо принадлежал к старинному и богатому роду, получил прекрасное образование и выше всяких похвал проявил себя на войне. Но он был всего лишь полковник, а фон Гершов успел стать генералом, ему пожаловали титул и весьма недурное состояние, а самое главное, он был женат на прекраснейшей из женщин, каких только доводилось видеть Густаву Горну. И вдобавок ко всему, если швед мог называть себя учеником Морица Оранского, то померанца осияла слава правой руки непобедимого герцога-странника!
Епископ Глюк появился в замке ближе к вечеру. Ему достало ума вести себя кротко, проявляя поистине апостольское смирение. Любезно поприветствовав герцогиню и её немногочисленную свиту, он страдальчески взглянул на невозмутимого фон Гершова и, тяжело вздохнув, благословил всех присутствующих.
— Рада видеть вас в добром здравии, преподобный, — отвечала чувствующая себя немного виноватой Катарина.
— И я вас, Ваше Высочество. К сожалению, в последнее время эта радость стала для меня совсем недоступной.
— Не говорите так, мой друг. Просто мы были немного заняты…
— О, конечно, разве могут сравниться ваши заботы с нуждами скромного пастыря!..
— Ваше преподобие, — прервал его излияния фон Гершов, — прошу простить меня за невольную бестактность, однако возникло дело, совершенно не терпящее отлагательства. Оно касается в первую очередь вас, вашего благочестивого короля, а также моего сюзерена — великого герцога Мекленбургского. Поэтому я со всем почтением прошу вас ответить на некоторые вопросы.
— Вы хотите допросить меня, сын мой? — елейным тоном спросил епископ под ропот присутствующих при допросе шведов.
