Катарина, напротив, была довольно миловидна и умела ладить с окружающими её людьми. Отец долго не мог найти ей подходящую партию и, в конце концов, выдал за живущего при его дворе мелкого германского князя. Но скоро, невероятным вывертом судьбы, Иоганн Альбрехт стал единственным властителем Мекленбурга, да плюс к тому, его выбрали царем в далекой и непонятной Московии, про которую много кто слышал, да мало кто знал.
В общем, пока её муж странствовал по свету и совершал подвиги, о которых любили посудачить завсегдатаи пивных, шведская принцесса освоилась в его владениях и крепко взяла в руки бразды правления герцогством.
Таким образом, несмотря на все несходство характеров и внешности, Катарина и Анна были женщинами умными, властными и не собирались ограничивать свои интересы к «Kinder, Küche, Kirche»
[21]. А выбор наряда для незаконнорожденной дочери Иоганна Альбрехта был лишь поводом собраться без лишних глаз и обсудить кое-какие детали.
— Как ваши девочки восприняли сватовство моего брата? — осведомилась герцогиня Мекленбургская.
— Мария Элеонора счастлива, Анна София бесится, а Екатерина втихомолку смеется над ними обеими!
— Сказать по правде, я немного удивлена выбором Густава Адольфа. Ваша старшая дочь и характером, и умом определенно превосходит среднюю.
— Вам ли не знать, моя дорогая, что мужчины не очень-то любят умных женщин!
— Это верно, — мягко улыбнулась Катарина.
— Ну, кажется — готово, — с удовлетворением заявила маркграфиня, увидев, что портнихи окончили работу. — Снимите Её Светлость с табурета!
Оказавшись на полу, Шурка сделала несколько неуверенных шагов, затем повернулась и вопросительно посмотрела на мачеху.
— Весьма недурно, — заключила та. — Теперь Вас можно предъявить обществу.
— И оно будет в восторге! — согласилась с ней Анна Прусская.
— Тут есть зеркало? — неуверенно спросила Мария Агнесса.
— Разумеется, — отвечала хозяйка, и сделал знак служанкам.
Шурка с любопытством посмотрела на свое отражение и, неожиданно для себя, осталась довольна увиденным. Раз уж торжественного приема не избежать, то лучше предстать перед собравшимися при полном параде, не так ли?
— Надобно пригласить живописца, с тем, дабы он написал ваш портрет, — заявила маркграфиня, после того, как девочка вдоволь на себя полюбовалась
— Зачем? — удивилась Мария.
— Ну, хотя бы послать вашему отцу.
— Это что же, позировать придется?
— Разумеется.
— Иоганн Альбрехт, вне всякого сомнения, будет очень рад! — хмыкнула герцогиня и выразительно посмотрела на высокопоставленную подругу.
— Решено, завтра же мы дадим знать местным художникам, и выберем из них лучшего!
После того как владетели Бранденбурга узнали о приезде принцессы, ей выделили соответствующие её положению апартаменты. Увы, этот статус, с их точки зрения, был не слишком высок, поэтому простором и роскошным убранством они не отличались. Сказать по правде, в гостинице им с матерью было как бы ни удобнее, но отказаться от гостеприимства было никак не возможно. Выделенная Марии комната была узка, темна и находилась далеко от покоев хозяев и герцогини, так что для участия в церемониях ей приходилось идти через весь дворец.
Марте была предоставлена возможность жить вместе с дочерью, но её пребывание было обставлено значительным количеством неудобств. Тем не менее, с ними приходилось мириться, надеясь лишь, что герцогиня Катарина не станет гостить в Берлине слишком уж долго.
Болеславу было проще — он поселился вместе с братом, благо, тот путешествовал без супруги. Перед самым отъездом выяснилась, что баронесса Регина Аделаида находится в тягости и потому герцогиня велела ей оставаться в Гюстрове.
Поскольку принцесса прибыла без приличной её положению свиты, представили её ко двору без всякой помпы. Труд этот взял на себя сам король Густав Адольф, отрекомендовавший Марию Агнессу как свою племянницу. Наученная матерью и прежним горьким опытом, Шурка старательно держала язык за зубами, приветливо всем улыбалась и всячески демонстрировала благовоспитанность и дружелюбие. Это принесло свои плоды и вскоре на неё перестали коситься как на неведомую зверушку. Впрочем, она была не первым и не последним незаконнорожденным отпрыском владетельной особы, признанным своим родителем и введенным, таким образом, в высший свет.
Однако не обошлось и без эксцессов. Митрополит и думный дьяк каждый божий день являлись к герцогине как на службу. Собственно, для них это и была служба. Филарет, быстро сообразив, что Катарина созрела для переезда в Москву, развел бурную деятельность. Во-первых, он взялся посвятить свою будущую государыню в особенности русских обычаев, неписаных законов и прочие тонкости, неизвестные большинству иностранцев. Во-вторых, велел Луговскому составить подробную справку о государственном устройстве Московского царства. И в-третьих, занимался своими прямыми обязанностями, то есть, объяснял герцогине и её детям суть православия и его догматы.
И вот тут они с Шуркой снова встретились. То есть, первым её узнал Луговской и побежал докладывать митрополиту.
— Прости, Владыко, недоглядел! — завопил тот и бухнулся в ноги.
— Что случилось?
— Помнишь отрока чудного, что мы в дороге встретили?
— Сашку-то?
— Ага!
— И чего с ним?
— Не отрок это вовсе!
— А кто?!
— Девица!
— Как это?
— Вот тебе крест, не ведаю! А только видел, как она шла в женском летнике
[22], да волосы длинные и в косы убраны!
— Хм…
Филарет нахмурился, но гневаться не стал, а только задумался, видимо, что-то про себя прикидывая.
— Владыко, ты вроде и не удивился? — осторожно спросил дьяк, озадаченный его реакцией.
— А чего тут дивиться? — пожал плечами митрополит.
— Да как же это?!
— Ох, Фролушко, ты вроде там был и все видел. Неужто тебе самому ничего странным не показалось?
— Да, как тебе сказать, чудные они, конечно, так ведь немцы! Что с них взять?
— Охти мне! Ну, сам посуди, отрок сей — одет был как простец, а люди, что с ним были, явно из шляхты. Но держался он с ними вровень, как со своими. Так?
