— С глубоким прискорбием узнали Мы об ужасном несчастии, произошедшем со свитой принцессы Мекленбургской! — не терпящим возражений тоном заявила Катарина Шведская гонцам. — Поскольку виновные в этом злодеянии еще не найдены, Мы берем означенную принцессу Клару Марию под свою защиту и покровительство. Мы сами позаботимся о вступлении её в права владения пожалованными ей Нашим благородным супругом землями и городом Ивенаком.
Гонец и не подумал ей возражать, да и кто бы его стал слушать в такой ситуации. Удостоверившись в том, что любимая внучка госпожи жива и здорова, он получил запечатанные письма, после чего откланялся. Бывшая камеристка захотела кое-что передать ему для Брауншвейгской герцогини и вышла вслед за ним. Мачеха завела разговор с маркграфиней Анной, курфюрст тоже куда-то удалился, и Шурка оказалась предоставленной сама себе.
Стоять разряженной как кукла посреди зала было не слишком удобно, и она сочла за благо незаметно выскользнуть и отправиться к себе, в надежде, что найдет кого-нибудь из служанок, и те помогут ей переодеться. Вообще, с прислугой частенько случались проблемы. Они прекрасно понимали двойственность положения незаконнорожденной принцессы и всячески старались её избегать. Причем, касалось это как служащих Бранденбургских курфюрстов, так и людей из свиты герцогини Катарины. Разумеется, прямой приказ выполнили бы и те, и другие, но вид у них при этом был такой, будто они дают милостыню безродной побирушке. Всё это было так унизительно, что Марта с дочерью старались обходиться своими силами и не обращаться лишний раз за помощью.
Идти нужно было по довольно длинной галерее и девочка, подобрав подол, решительно двинулась вперед. Обычно в это время здесь никого не было, и Шурка шла быстрым шагом, можно даже сказать — бежала, не слишком оглядываясь по сторонам. Возможно, поэтому она не сразу заметила идущую ей навстречу женщину и едва не налетела на неё.
— Что это значит?! — немного визгливо воскликнула та, но потом, увидев, с кем столкнулась, сбавила тон. — Ах, это вы… Принцесса… Не ожидала застать вас в таком месте.
— Госпожа Анна София? — узнала её девочка. — Простите мне мою неловкость, я тоже не думала, что здесь кто-то есть.
— Но что вы вообще здесь делаете?
— Прием окончился, и я иду к себе.
— Одна?
— Моя матушка занята, а остальным не до меня.
— Знакомое чувство, — горько усмехнулась дочь курфюрста, но потом, будто спохватившись, что проявила недостойные аристократки чувства, вздернула нос, и хотела было идти дальше, но принцесса остановила её неожиданным вопросом:
— Вы плакали?
— Что?!
— У вас глаза красные и следы слез на щеках.
— Ах, вот вы про что. Нет, это просто… какое вам дело?
— Никакого, — пожала плечами девочка. — Но мне показалось, что вам плохо и одиноко, раз уж вы плачете. Я могу вам помочь?
— Да, — неожиданно для самой себя призналась Анна София, — мне плохо и одиноко, но вряд ли мне может помочь такая, как вы…
— Приблудная?
— Я так не говорила!
— Но подумали. Бросьте, я прекрасно знаю, что люди говорят за моей спиной, тем более, что они частенько делают это в лицо.
— Я вовсе не хотела вас обидеть.
— А я и не обижаюсь. Так кто тот негодяй, что довел Вашу Светлость до слез?
— Но почему вы решили, что в этом виноват мужчина?
— Ну, было бы довольно глупо плакать вам из-за женщины!
— А вы и впрямь — забавная!
— Обхохочешься! Так кто?
— Зачем вам это знать? — вопросом на вопрос ответила Анна София.
— Для опыта. Просто я еще в детстве решила, что ни один самодовольный индюк в штанах никогда не доведет меня до слез!
— В детстве? Занятно!
— Хорошо, я вам сама расскажу, а если я в чем-то ошиблась, то вы меня поправите. Итак, вам хуже горькой редьки надоел отчий дом, и вы были бы очень рады его покинуть. К сожалению, единственный способ для этого — выйти замуж, а с этим вам хронически не везет. Жених, с которым вы были обручены в детстве, погиб, королевич Владислав очень не нравится вашей благородной матушке, а мой венценосный дядя выбрал вашу сестру. Так?
— Что-то вы подозрительно хорошо осведомлены!
— Что поделаешь, издержки происхождения. Для ваших служанок я — пустое место, но при этом они ужасно болтливы.
— Вы всего пару дней при нашем дворе… что, неужели эти мерзавки так бесстыдно всё это обсуждают?!
— Ещё и не так. Но это не важно. Лучше скажите, вам правда нравится кузен моей мачехи?
— Ну, я его очень давно не видела, — смутилась дочка курфюрста. — Можно сказать, с детства. Но нам присылали его портрет и на нем он такой…
— Красавчик? — уточнила Шурка. — Смело делите увиденное на три! Наверняка художник безбожно польстил ему.
— Вы думаете?
— Уверена! Но в любом случае, он сын короля и, с большой вероятностью, сам — будущий король. Я слышала, в Польше любят красивую жизнь, балы и всё такое прочее. Так что там всяко будет веселее, чем в Берлине.
— Моя матушка и слышать не хочет о его кандидатуре.
— Но ведь его отец — сюзерен Пруссии, не так ли?
— Да, но он…
— Не проявляет настойчивости?
Ответом был лишь тяжелый вздох и красноречивое молчание. Принцесса некоторое время смотрела на Анну Софию с сомнением, а потом решилась:
— А вы напишите ему!
— Как?!
— Пером, Ваша Светлость. Ему сейчас, наверняка, грустно. Войну он проиграл…
— Вашему отцу!
— Угу, у моего батюшки просто дар — делать других несчастными. Но о поражении вам писать как раз не надо. Лучше напишите, что восхищаетесь его благородством, храбростью… Что он — цвет рыцарства, наконец!
— Вы тоже так думаете? — оживилась девушка.
— Нет, конечно, но ему-то об этом — зачем знать?
— Невероятно!
— Да все нормально! Как бы вы не похвалили мужчину, он с готовностью примет это на свой счет, так уж они устроены.
— Но что мне это даст?
— Ну, если он и впрямь полагает себя рыцарем, то ему страсть как хочется победить дракона и освободить прекрасную даму. С драконом у него, правда, промашка вышла, но станьте дамой его сердца, и он горы свернет по пути к вам!
Анна София, раскрыв рот, слушала откровения мекленбургской принцессы, на какое-то время забыв о её возрасте. Какие-то суждения показались ей не лишенными смысла, другие просто были повторениями ей тайных чаяний, третьи настолько поразили её своей оригинальностью, что она поневоле к ним прислушалась.
Старшая дочь курфюрста была натурой страстной и увлекающейся. Её душа и сердце требовали действия, а положение диктовало необходимость покорности и смирения. Совмещать это было трудно, и она тщательно скрывала от других свои мысли. И вдруг — маленькая девочка так спокойно и здраво рассуждает о том, о чем она и думать боялась, не то, что говорить. Тут было о чем задуматься. В смятении она дослушала Клару Марию и отправилась к себе. Слезы её высохли, а в глазах зажегся огонь.
