— Она с герцогиней…
— И для тебя там нет места, так что ли? Ладно, не отвечай, я и сама все понимаю. Вам нужна какая-нибудь помощь?
— Нет. У меня есть дом, правда я не знаю, как его найти. Не удивляйтесь, это подарок матери Иоганна. Правда, документы пропали, когда на нас напали.
— Ну, это, как раз, не самое сложное. Если все сделано как надо, то их копии есть в магистрате. Обратитесь туда, и всё найдется, я уверена. Правда, было бы не худо прийти с герцогским нотариусом. Так они будут быстрее искать.
— А вот и ваша еда! — появилась Кетхен в сопровождении поваренка, тащившего немаленькое блюдо, с жареным каплуном и мелко порезанными овощами.
— Я вижу, ты расстаралась, — скупо усмехнулась трактирщица и отошла в сторону.
Болеслав и Марта изрядно проголодались и с удовольствием воздали должное мастерству здешнего повара, а служанка тем временем принесла им две добрые кружки пива с высокими шапками пены.
— Спасибо, красавица! — тепло поблагодарил её фон Гершов, вызвав тем самым пристальный взгляд своей спутницы.
— Не за что, — игриво отвечала та, сверкнув белоснежными зубами. — Только что-то ваш друг ест совсем без аппетита. Ему, верно, не понравилась наша стряпня?
— Нет, что вы, все очень вкусно.
— Тогда заходите к нам ещё, ваша милость, — улыбка Кетхен стала и вовсе чарующей. — Можете даже без этого буки — господина Болеслава!
— Боюсь, дорогуша, — ухмыльнулась Марта, — что у меня не получится доставить тебе столько удовольствия.
Закончив с трапезой и расплатившись, молодые люди двинулись дальше по своим делам. У хозяйки заведения было еще множество дел, так что она не стала провожать этих посетителей, а лишь бросила им вслед беглый взгляд. Затем её взор остановился на всё ещё озадаченной служанке и губы фрау Анны невольно скривились:
— Знаешь, Кетти, — покачав головой, прошептала она: — то, что ты шлюха, я знала всегда, но вот то, что еще и дура…
Всем в Неметчине известно, что самая что ни на есть веселая жизнь у студентов. Забот у них мало, развлечений много, а экзамены — так они когда еще будут. Правда, всё это верно лишь с одной поправкой — ежели эти студенты не русские. Вот у тех — не жизнь, а каторга!
Во-первых, взяли их, недорослей, от родной матушки, да и отправили в чужедальнюю сторонушку неспросясь — а хотят ли они учения? Во-вторых, языка басурманского из них — сиротинушек никто до сей поры не ведал, обычаев не знал, да о жизни на чужбине не помышлял! А в-третьих, кормов добрым молодцам выделяли столь скудно, что, как и ноги-то с голодухи не протянули до сей поры, непонятно!
Однако, служба царская дело такое, тут не забалуешь. Сказано ехать за море постигать науку, стало быть, бери шапку в охапку, да и ступай куда велено. С государем Иваном Федоровичем шутки плохи, он ведь, по неизбывной доброте своей, в такую Тмутаракань загнать может, не посмотрев на то, что ты и твои предки спокон веку в московском списке числились.
Русских студентов было ровно семь человек. Выбирали тщательно, испытывая разум и твердость в вере, а также хоть малую их, да образованность. Ну и нашли, шутка ли — все семеро грамотные! Поперву, было их, правда, восемь, да один из недорослей — Парамон Смолин — не выдержал, да в бега подался, еще до того, как пределы государства Российского покинули. Парамошку поймали, нещадно выдрали кнутом и, как на грех, перестарались. Отдал богу душу отрок, не выдержав понуждения к наукам. Царство ему небесное, обалдую двадцатилетнему!
Прочие вьюноши, сообразив, что с ними никто шутить не собирается, присмирели и бежать более не пытались. Везли их морем, на свейской ладье, да такой большой, что никому доселе и видывать таковой не приходилось. В пути пару раз попадали в такую лютую бурю, что православные хотели было причащаться, да вот беда — не случилось попа с ними, да и кабы был, разве тут просфора в глотку полезет? Свейские же моряки только посмеялись над сиволапыми пассажирами и сказали, что шторм был и вовсе невелик, так — игрушки. Сказано — басурмане, что с них взять!
В Ростоке молодым людям, в правду сказать, поначалу понравилось. Ну, а что, город большой, красивый, весь в камне. Девки, опять же, пригожие по улицам ходят, а не взаперти в теремах сидят. Но посланный с ними дядькой подьячий посольского приказу Семен Ножин забаловать недорослям не дал, а велел браться за учение. Сам-то он по-немецки мало-мало толмачить умел, и обмануть его — ирода — не получалось. Для дела просвещения Семену ничего жалко не было, хотя кроме крепкой палки ничего и не имел. Вот её-то он и пускал в ход, переиначив на чужеземный лад в шпицрутен, а чего обзываться-то? Батог — он и есть батог.
В общем, жили впроголодь, учились трудно, но не унывали, рассчитывая со временем вернуться домой и получить за муки, перенесенные на чужбине, вознаграждение. И тут как гром среди ясного неба! В Мекленбург приехал не кто-то, а сам митрополит Ростовский Филарет. А дальше ещё веселее — он в Росток пожаловал и пожелал увидеть студентов русских, поглядеть на их житьё-бытьё.
Ножин и прежде хуже всякой собаки был, а услышав про то, и вовсе как с цепи сорвался и велел недорослям привести в порядок одежу, да морды умыть, дабы они своими непотребными харями иерарха православной церкви в тоску не привели. А где тут рожа благообразная будет, когда кою неделю горячего варева не видели? С хлеба на квас перебиваются, то есть на пиво. Вот пиво у басурман хорошее, тут не отнять!
— Мир вашему дому! — пробасил Романов, заходя в отведенное для отроков помещение.
— С миром принимаем, — нестройно прогудели они в ответ и стали подходить под благословление.
Митрополит показался молодым людям совсем не злым, стал расспрашивать, каково поживают, усердны ли в науках, и давно ли были у причастия? С последним оказалось худо, поскольку посланный с ними инок занемог еще в Ругодиве, да там и остался, болезный, а иного им до сих пор не прислали.
— Не годится юношей без церковного окормления оставлять, — покачал головой Филарет и обернулся к сопровождавшему его монаху: — Брат Пахомий, каково разумеешь?
— Благослови, Владыко, — правильно все понял тот.
— Быть по сему!
— Государь мой добрый, — вдруг бухнулся на колени один из недорослей — Истома Дементьев. — Ослобони! Не дай загинуть в неметчине, отпусти душу на покаяние, разреши вернуться домой…
Глядя на него, стали смелеть и остальные и, горько жалуюсь на скудость, принялись молить его о возвращении в отчий дом.
— Давно ли науки изучаете? — нейтрально поинтересовался митрополит.
— Да уж второй год пошел…
— И много ли постигли?
— Да все, какие есть!
— Ишь ты! А ну-ка расскажите мне, вьюноши, о философии славнейшего мужа Аристотеля?
Студенты разом замолчали, будто наткнулись на невидимую стену, и лишь один из них, стоявший до сих пор смирно, кротко ответил:
