– Ах ты сука!
Полезно бывает время от времени подраться, подумал Фалько. Полирует кровь. Потом он перестал думать, действуя автоматически, отдавшись во власть рефлексов, приобретенных тренировкой и практикой. Доверившись затейливой хореографии боевой схватки. Исполняя таинственный первобытный ритуал, где чередовались удары и паузы, инстинктивный поиск уязвимых точек и упорство в стремлении поразить их, не столько слыша, сколько ощущая собственное дыхание, от которого закладывало уши, и сдавленное покряхтывание противника – такое близкое и по-звериному свирепое. Бармен, не в силах согласовать агрессивный напор и защиту, наносил удары наобум, вслепую, а получал – точно в цель. На самом деле все было очень просто: противник Фалько, охваченный яростью, казавшейся естественной и потому важной, колебался между стремлением сломить врага и неспособностью воспринять насилие как законную и немаловажную сторону жизни. Это свойственно подавляющему большинству двуногих тварей. Ничем тебе не помогут ни широкие плечи, ни крепкие руки, если на деле ты оказываешься ягненком, а не волком.
Фалько отступил на два шага, сделал неестественно глубокий вдох и завершил этот раунд ударом ноги в пах, так что бармен, скорчившись от боли, отлетел к стене, а потом повалился наземь. Фалько присел над поверженным противником на корточки. С интересом естествоиспытателя он слушал, как тот хрипловато постанывает, силясь перевести дыхание. Потом похлопал его по щекам и почувствовал на ладони теплую кровь. Бармен, вероятно, при падении разбил себе нос.
– У меня жена… Дети… – доносился сбивчивый лепет. – Прошу вас… У меня трое детей…
Фалько, не поднимаясь, понимающе кивнул. У каждого из нас есть тыл, подумал он. То, что делает нас уязвимыми или позорит. Внезапно он впал в изнеможение. Заныли кулаки, предплечья, грудь. Навалилась нежданная глубокая усталость.
– Да, – сказал он.
И сел на землю рядом, привалившись спиной к стене. Покуда сердце выравнивало ритм и кровь все тише стучала в правый висок, он с наслаждением втянул влажный свежий воздух ночи. Потом поднял голову и взглянул на слабое свечение над коньками крыш. И, не глядя на часы, определил время.
– Да… – повторил он негромко.
Распахнул плащ, расстегнул пиджак, достал из кармана портсигар и вытащил две сигареты. Одну сунул в рот бармену. Потом щелкнул зажигалкой.
– А знаешь, что самое скверное, товарищ? От твоих коктейлей блевать тянет.
«Если ты испанец – говори по-испански», возвещал красно-желтый плакат в вестибюле.
Единственная примета дурновкусия, отметил Фалько. В остальном Морской клуб Сан-Себастьяна с честью носил свое изысканное имя. Он был отделан по последней дизайнерской моде – пустые поверхности, квадратные столы, плетеные стулья со стальными причудливо изогнутыми ножками. За баром лестница вела в особый салон, отделенный от общего зала раздвижной панелью из матового стекла. Когда Фалько вошел, официанты как раз убрали со стола, оставив на скатерти чашки кофе, стаканы, сифон, вазу со льдом, бутылку виски «Уайт Лейбл» и две пепельницы с клубной эмблемой. Перед адмиралом лежал его старый кожаный портфель, неизменно внушавший Фалько страх. Вепрь, подобно зловещему фокуснику, ничего хорошего не извлекал оттуда никогда.
– Это мой агент, – отрекомендовал он Фалько. – А это – сеньор Губерт Кюссен.
Третьего сотрапезника – а за столом, не считая шефа НИОС, сидело двое мужчин, черноволосый и седой, – он не представил. Брюнет поднялся и, протягивая Фалько руку, чуть щелкнул каблуками. Полноватый, в хорошем сером костюме, по типу лица он напоминал уроженца Балкан. Усы подстрижены на английский манер. Легко представить, подумал Фалько, как он играет в гольф где-нибудь в Лозанне или из ружья «Пёрди» стреляет косуль в Тироле и между делом, легко переходя с одного языка на другой, заключает сомнительные сделки. В его внешности не было бы ничего примечательного, если бы не уродливые глубокие морщины, слева от подбородка до затылка покрывавшие истонченную, пергаментную, как у древнего старца, кожу.
– Просто Гупси, – сказал он на приличном испанском. – Меня все зовут Гупси… Гупси Кюссен, к вашим услугам.
– Вы немец? – по акценту догадался Фалько.
– Боже упаси, – елейно и старательно улыбнулся тот. – Австриец.
Фалько перевел взгляд на дальний конец стола, где безмолвно сидел седой: судя по всему, он был невелик ростом. Темный двубортный костюм, галстук в полоску. На вошедшего он смотрел со спокойным интересом.
– Хочешь скотча? – спросил адмирал, когда все расселись.
Фалько отказался, доставая из кармана пузырек с кофе-аспирином – недавнее напряжение схватки еще давало себя знать. Потом налил из сифона воды и, разжевав таблетку, проглотил. В таком виде желудок принимал ее охотней.
– Начнем без прелюдий, – сказал адмирал. – Эти сеньоры уже знают, кто ты таков.
Фалько время от времени поглядывал на седого, но тот сидел неподвижно и молча, рассматривая новоприбывшего светлыми глазами. Правильным чертам его лица, быть может, немного не хватало резкой определенности. Откуда-то я его знаю… где-то видел, подумал Фалько, но вспомнить не смог.
– Мы слышали о вас много хорошего, – подал голос черноволосый.
Он улыбался с покоряющей, почти обольстительной любезностью. С такой улыбкой хорошо на восточном базаре торговать коврами.
– Не похожи вы на австрийца, – сказал на это Фалько.
Улыбка расползлась вширь:
– Австрия прежде была очень велика.
– Понимаю.
Фалько откинулся на спинку стула, поправил узел галстука, закинул ногу на ногу, постаравшись не измять стрелки на брюках. Сидевший напротив седой не сводил с него глаз, храня на лице выражение учтивого любопытства. Фалько повернул голову к черноволосому, разглядывая жуткую отметину у него на шее. Известно, откуда берутся такие рубцы. Кюссен, без сомнения, привычный к подобным взглядам, чуть кивнул, подтверждая его умозаключения, и безразличным тоном произнес:
– Август восемнадцатого, Аррас.
– Граната?
– Огнемет.
– Ого… Вам повезло.
– Да уж… Из всех, кто был тогда в блиндаже, выжил я один.
Они помолчали, глядя друг на друга. Фалько отметил, что глаза у этого уютного толстячка жесткие и умные, с затаенной хитрецой.
– Дело Баярда, о котором я говорил тебе нынче утром, повернулось новой стороной, – произнес адмирал. – Ради этого мы здесь и собрались.
Достав кисет, он принялся набивать трубку и тщательно утрамбовывать табак большим пальцем. Казалось, это занимает его всецело, но наконец он сказал, не поднимая глаз:
– Сеньор Кюссен – маршан, то есть покупает и продает произведения искусства. У него обширные связи, и в том числе с парижским окружением Лео Баярда. Среди прочего занимается работами британской фотохудожницы Эдит Майо… Тебе говорит что-нибудь это имя?
