– Не ваша война? – переспросил он наконец.
– Совсем не моя. – Фалько, довольный, что так скоро вошел в нужную тему, оперся накрахмаленными манжетами о ребро стола и, чуть подавшись вперед, сказал, словно по секрету: – Я уже восемь лет живу в Гаване.
– У вас там бизнес?
– Да, семейная фирма в Вуэльта-Абахо. Мы производим сигары.
– Лучшие на Кубе, – вовремя вступил Кюссен. – А еще Начо и его родня увлекаются искусством. При моем посредстве кое-что недавно приобрели.
В глазах Баярда появился интерес:
– И что же именно?
– Несколько превосходных эротических гравюр Фудзиты
[22]. Еще мы говорили о покупке работ Мана Рэя. – Кюссен, поглаживая усики, повернулся к Эдди Майо, словно его внезапно осенила новая идея: – Кстати! Начо будет очень интересно посетить твою выставку.
Эдди в первый раз взглянула на Фалько прямо. Тот оценил безмятежную красоту этой женщины. И теперь, разглядев ее получше, вспомнил, откуда ему знакомо ее лицо. Несколько лет назад оно не сходило с обложек модных журналов – Эдди представляла коллекции высокой моды. Тогда она выглядела совсем юной. Более хрупкой, что ли, более невинной. Сейчас ей уже за тридцать, и красота ее стала зрелей, завершенней, ярче.
– Вы экспонируете свои работы? – спросил он любезно.
– Да… В галерее «Энафф».
– Это в двух шагах отсюда, – подоспел Кюссен.
– Вы художница?
В ответ прозвучало безразличное:
– Фотограф.
Кюссен гнул свое и продолжал изображать уместное удивление. От хлопотливой мимики натягивалась и опадала под челюстью обезображенная рубцом кожа:
– Да неужто ты не видел фотографии Эдди?
– Не повезло, – улыбнулся Фалько. – Очень сожалею.
– Ты будешь в восторге.
– Не сомневаюсь.
– Мы могли бы, если хочешь, сегодня и отправиться, – вдохновенно предложил Кюссен. – Это поразительно смело и дерзко. По сравнению с работами Эдди гравюрам Фудзиты место в монастырском пансионе.
– А еще мне хотелось приобрести что-нибудь Пикассо, – сделал смелый ход Фалько.
Кюссен с похвальной быстротой реакции устремился в брешь:
– Конечно. Ты ведь мне говорил в прошлый раз.
– Вот это уже мужской разговор, – засмеялся Баярд. – Пикассо стоит подороже, чем Эдди Майо.
Подали основные блюда. Орудуя ножом и вилкой, Баярд не переставал наблюдать за Фалько. Наконец подался вперед и спросил любезно и доверительно:
– Можно задать вам вопрос личного свойства, сеньор Гасан?
– Пожалуйста, называйте меня Начо, просто Начо…
– Хорошо, благодарю вас… Итак, Начо, вы позволите?
– Разумеется.
Баярд на миг замялся. Аристократическое лицо с падающими на лоб непокорными прядями словно вдруг отуманилось.
– Как может испанец заявлять: «Это не моя война»? Как можно чувствовать себя посторонним тому, что там происходит?
Кюссен был настороже и вмешался немедля:
– Лео был в Испании, – объяснил он. – Одно время он там даже…
– Я отлично знаю, что кабальеро делал в Испании, – не дал ему договорить Фалько. – Я, как и все, читаю газеты. Знаю и восхищаюсь. А правда ли, – обратился он к Баярду, – что вы принимали участие в воздушных боях?
Тот типично французским, но чересчур размашистым движением кисти дал понять, что это сущие пустяки.
– Иногда приходилось.
– Но это же огромный риск, – поднял брови Фалько. – Очень опасное дело.
Со своих олимпийских высот Баярд одарил его снисходительным взглядом:
– Жизнь вообще опасное дело.
– Ну да, конечно… И я восхищаюсь, что вы отыскали в ней самую опасную сферу. Признаюсь вам, что всегда завидовал людям действия.
Баярд принял очередной комплимент невозмутимо, однако высокомерия в его потеплевшем взгляде стало чуть меньше.
– Бывают такие моменты в истории, когда бездействие – преступно.
– Согласен с вами и симпатизирую вашим усилиям… Однако у каждого из нас свои резоны видеть происходящее так, как видит.
– И каковы же они у вас?
Фалько положил нож и вилку на край тарелки и слегка откинулся на спинку стула. Он делал вид, что с большим трудом подбирает слова.
– Сердце мое – с Республикой. Однако насчет моих земляков иллюзий не питаю. Монархию они уже свергли, первую республику разрушили, загубят и нынешнюю… Скажу вам честно – дикие мавры Франко и наемники из Легиона страшат меня не больше, чем малограмотные уголовники, которые называют себя кто анархистами, кто коммунистами. По обе стороны фронта у меня остались могилы расстрелянных родственников и друзей.
– Вы были в Испании после переворота? – спросил Баярд.
– Нет.
– С тех пор многие ошибки удалось исправить.
– Ну, вот когда исправят все, я и переменю свое мнение… А до тех пор предпочитаю наблюдать издалека.
– Начо кое о чем умолчал, – не растерявшись, пошел импровизировать Кюссен. – Он вовлечен в испанские дела куда сильней, чем говорит.
И движением бровей укорил Фалько за ложную скромность.
– Это к делу не относится, Гупси.
– Еще как относится. Не в его привычках бахвалиться, но несколько недель назад он внес очень щедрый вклад в дело Республики.
– Ну, довольно, довольно…
– Санитарные машины, – торжествующе произнес Кюссен, словно это все разъясняло. – Выделил значительную сумму на покупку санитарных машин!
Баярд взглянул на Фалько с внезапным одобрением. Слова австрийца удивили его и обрадовали.
– Вот как… Это делает вам честь, – сказал он и обернулся к Эдди: – А? Как ты считаешь, дорогая?
– Разумеется.
Фалько взял свой бокал и приподнял его, глядя на Баярда:
– Как я уже говорил, мне известно, чтó вы делали в Испании. Известно и про знаменитую эскадрилью, и про ваше героическое участие в борьбе испанского народа. И я вас благодарю от всего сердца. Надеюсь, у нас еще будет случай об этом поговорить.
– С удовольствием.
– Если смогу быть вам чем-нибудь полезен, я – с радостью…
Фалько выпил под одобрительным взглядом Кюссена, и следом выпили все.
– Превосходно, – сказал австриец, слегка похлопывая себя по животу. – Мы можем сегодня ближе к вечеру посмотреть работы Эдди… Они прекрасны, они скандальны, они невероятны.
