– Кое-кто был убежденным антифашистом, других привлекли деньги… Ну и организовано все было неплохо.
Фалько слушал, не шевелясь, чуть приоткрыв рот. Не слушал, а внимал. На лице застыл едва ли не религиозный восторг.
– А правда, что вас сбивали?
– Да, однажды. Мы нарвались на фашистский истребитель, который обстрелял нас, вывел из строя наш «виккерс», так что пришлось идти на вынужденную посадку в Гредос. Сели довольно жестко.
– Боже милостивый.
– Лео был ранен, – сказала Эдди.
Баярд жестом стоика показал, что это безделица, не стоящая упоминания.
– Пустяк. Отделался ушибом колена. А вот наш стрелок, итальянец Джакопини, погиб.
– Соболезную, – сказал Фалько.
– Что поделать – издержки профессии. Местные крестьяне проявили себя с наилучшей стороны… Помогли нам, чем могли, хотя у самих ничего не было. Бедняки… – Он взглянул на Фалько. – Испанцы – удивительный народ, правда?
– Чистая правда, – ответил тот, посасывая сигару.
– Вы бы видели, как они вели себя, когда хоронили Джакопини: люди подымали кулаки, женщины плакали… Трогательно было.
– Еще бы, – заметил Кюссен, должным образом затуманившись.
– Вы с Эдди познакомились в Испании? – осведомился Фалько.
– Она там делала фотографии для «Лайфа». А встретились мы в Альбасете, где была наша авиабаза, на ужине в отеле «Регина». Эдди тогда только что вернулась с фронта под Гвадаррамой.
– В самом деле? – Фалько взглянул на женщину: – И как же там было?
– Тяжко и холодно, – легко ответила она.
– Эдди сделала о нас репортаж и потом уже далеко не отходила, – пояснил Баярд. – Уезжала, возвращалась, а вскоре совсем осталась с нами. Мы много с ней спорили о войне и о политике, о новом обществе – каждый понимал это по-своему.
Фалько продолжал смотреть на Эдди:
– Вы тоже решили летать?
Она покачала головой:
– Нет. Фотографировала летчиков. Потом поездила по фронтам… Мы виделись под Мадридом, в Валенсии или на авиабазе.
– Она жила собственной жизнью, – сказал Баярд. – И продолжает.
Эдди открыла изящную сумку из мягкой коричневой кожи, достала оттуда папку и положила на стойку, рядом с бокалом Фалько. На «моментальной» фотографии с зубчатыми краями стояли перед самолетом семеро мужчин и среди них она, в брюках, куртке и кепке. Остальные тоже были частью в гражданской одежде, частью в пилотском обмундировании. Возвышаясь надо всеми, Баярд с сигаретой во рту смотрел в объектив насмешливо и беззаботно. Руки он сунул в карманы, на борту серебристой пилотки виднелись эмблема республиканской авиации и две подполковничьи звездочки.
– Крайний слева – Джакопини, – Эдди показала на кудрявого, широко улыбающегося юношу. – И еще двоих из тех, кто стоит здесь, уже нет на свете.
– Да. Вот это Уборевич, его сбили над Теруэлем. А это Муссинак: его – в боях за Мадрид.
Эдди, зажав в зубах сигару и щурясь от дыма, убрала фотографию в сумку и сказала скупо:
– Отважные люди были.
– Собираетесь вернуться в Испанию? – спросил Фалько. – За новым репортажем?
– Может быть… – Она неопределенно пожала плечами. – Сейчас я работаю вместе с Лео над его проектами… И, как вы могли видеть на выставке, продолжаю свое дело. Да, живу собственной жизнью.
– А вы всегда симпатизировали левым? Еще до того, как познакомились с ними?
Эдди пососала сигару и медленно выпустила облачко дыма.
– Я, видите ли, жила и не особенно задумывалась над некоторыми вопросами… Лео показал мне то, чего я раньше не замечала.
– Так и было, – улыбнулся Баярд. – Мы стали говорить о Достоевском, о Фолкнере…
– И о Сервантесе. Он заставил меня прочесть «Дон Кихота».
– Который привел ее в восторг. Хитроумный идальго стал ее любимым персонажем.
– Не просто персонажем. Лео чем-то похож на этого странствующего рыцаря, это меня и привлекло. Вот только он вовсе не печального образа… Веселый, постоянно шутил, умел заражать всех своих подчиненных каким-то юношеским энтузиазмом. И мне очень нравилось, какой компанейский дух царил у него в эскадрилье… Братство по оружию, общность людей, спаянных одним делом.
Баярд кивал в такт ее словам, соглашаясь или, по крайней мере, не возражая. Так учитель музыки слушает любимую ученицу, чистенько исполняющую трудный пассаж.
– Она была, с позволения сказать, неотшлифованным алмазом. Редкостно красивая, избалованная барышня из консервативной семьи… мятежница, модель, муза многих художников… Искала достойное себя дело, за которое стала бы сражаться. И нашла его в Испании.
– Но вы ведь не коммунистка? Или я ошибаюсь?
Синева глаз вновь оледенела:
– Не ошибаетесь. Всего лишь, как это называется, сочувствующая. Да и Баярд не состоит в партии.
– Разумеется, – засмеялся тот. – У меня нет партбилета. Я для этого слишком свободный человек. Но считаю, что Сталин – единственный, кто на самом деле помогает Республике. А спасет ее только хирургическая операция.
– Значит, у вас с советскими сложились добрые отношения, так надо понимать?
– Мало сказать. Великолепные отношения! – Баярд чуть помедлил, словно раскаиваясь в том, что утерял обычную сдержанность. – Которые строятся, разумеется, на взаимном уважении.
Они выпили еще. Эдди Майо очень непринужденно курила сигару, лучащийся благодушием Кюссен как мог создавал подходящую обстановку. Улучив момент, он перевел разговор на искусство и вскользь упомянул Пикассо. Фалько заявил, что ему бы хотелось посетить его мастерскую.
– Нет ничего проще, – сказала Эдди. – Он же наш друг.
Баярд рассмеялся:
– «Наш»? Твой прежде всего. Этот сатир давно глаз на тебя положил.
– Глупости какие.
– Это не глупости. – Баярд подмигнул Фалько. – Наш Пабло обожает женщин, а Эдди – первоклассный экземпляр.
– Как грубо.
– Он всегда с тобой кокетничает. Надежды не теряет. И это при том, что мы отлично знаем его нынешнюю жену Мари-Терезу.
– И нынешнюю любовницу Дору, – добавила Эдди.
Кюссен воспользовался случаем. Сперва с задумчивым видом облокотился о стойку, подперев ладонью изуродованную рубцами челюсть, а потом, словно в озарении, воскликнул:
– А давайте прямо сейчас нагрянем к нему! Позвоню, узнаю, есть ли у него что-нибудь подходящее на продажу.
– Прекрасная мысль, – поддержал его Фалько.
– Лучше завтра днем, – предложила Эдди.
Но Баярд покачал головой:
– Я не смогу. У меня важная встреча с Андре Жидом и Мориаком.
