Баярд кивнул:
– Они сами напросились. Прежде чем устраивать революцию, надо выиграть войну.
– А ты как – думаешь вернуться?
– Да. Будем снимать фильм. Видел что-нибудь интересное в последние дни?
– Ничего нового. Мадрид держится стойко, мы наконец-то взяли Санта-Мария-де-ла-Кабесу.
– Так-таки и мы?
– Да, черт возьми!
Баярд насмешливо прищурился:
– И ты, значит, тоже брал?
– Сам знаешь, что я хочу сказать.
– Да уж знаю…
Гейтвуд в два глотка выпил коньяк и сейчас же заказал еще порцию.
– Эти гражданские гвардейцы хоть и фашисты, а дрались неплохо. Не сдались. Полегли все до единого, но не сдались. Не обделались…
На этот раз он обращался главным образом к Фалько, меряя его взглядом сверху донизу. И, кажется, остался недоволен тем, что увидел. Обернулся к Эдди Майо:
– В отель «Флорида» угодила бомба, чуть не убила Дос Пассоса и еще несколько человек… В последний раз мы с тобой там виделись… Помнишь?
– Еще бы не помнить… Ты ломился ко мне в номер.
– Ну, логично! К кому же еще ломиться, как не к тебе? – расхохотался американец. – Ты была на этой вечеринке самая хорошенькая.
– А как же твоя новая подружка, беленькая такая? Как ее звали?
– Но ее же там не было.
Брови у Эдди вздернулись. Синие глаза метнули ледяные молнии.
– Какое же ты дерьмо, Гэт, – она выпустила дым ему в лицо. – Был дерьмом и остался. Фанфарон дешевый!
Гейтвуд обернулся к Баярду, ища у него поддержки:
– Лео, она меня оскорбляет!
– У нее есть на то основания, – засмеялся француз. – А я ей не гувернер. Она вольна оскорблять, кого ей вздумается.
– Она обозвала меня дерьмом!
– Да, я слышал.
Гейтвуд повернулся к Фалько. Исчезла уже и вторая порция коньяка. Американец, сняв очки, протирал их грязным носовым платком.
– А вы, амиго
[30], тоже считаете меня фанфароном?
Фалько спокойно выдержал его взгляд.
– Я не располагаю необходимой информацией для подобных суждений, – ответил он весело.
– Вы что – сговорились? Сорок пять дней на войне – это мало, по-вашему?!
– И вероятно, участвовали в боевых действиях?
Гейтвуд надел очки и заказал третий коньяк.
– Кое в каких побывал.
– Его влекут битвы, – саркастически заметила Эдди. – И он не проиграл ни одной. И постоянно ищет новых и новых, разных и всяких.
Американец зло поглядел на нее:
– Зачем ты это ему рассказываешь?
– Он же тебя не знает… Это может показаться невероятным, но, представь, Гэт, на свете есть люди, которые тебя не знают.
Гейтвуд взглянул на Фалько, словно только что увидел:
– Вы ведь испанец, Педро?
– Начо.
– Ну, пусть будет так. Я ослышался, значит. Показалось – Педро. В Испании многие носят это имя.
– Да, я испанец, хоть и живу не в Испании.
– Испанцы – великолепные ребята, – Гейтвуд прищелкнул языком. – Нигде не встречал таких храбрецов. Правда, многие оружия в руках не держали. Через одного приходилось обучать азам.
– Что стало бы с Республикой без тебя! – заметила Эдди.
Она снова выдула струю сигарного дыма ему в лицо, но на этот раз американец успел отдернуть голову.
– Слушай, Лео, чего она бесится? У нее что, критические дни?
– Пошел ты в задницу, Гэт, – сказала она.
Баярд рассмеялся:
– Да нет, не дни, а отношение к тебе.
– Не пойму, старина, что она в тебе нашла. Ты даже не настоящий коммунист.
– Зато я выше тебя ростом.
– И красивей, и элегантней, – добавила Эдди.
– И лучше пишу.
– Лучше-лучше, – поддержала Эдди.
Гейтвуд снова достал платок и трубно высморкался. Потом поглядел на Фалько:
– А вы какого мнения на сей счет, амиго? Кто из нас двоих лучше пишет?
– Понятия не имею. Я вообще предпочитаю кино смотреть.
– Как бы то ни было, я – известней.
– Только не во Франции.
Гейтвуд с вызовом придвинулся к Баярду почти вплотную. Невероятно, подумал Фалько, сколько же спиртного способен заглотнуть этот американец. И, если бы не пьяно блестевшие глаза за стеклами очков, по нему не скажешь.
– Все твои самолетики, Лео, – это чистая хрень. Настоящие мужчины дерутся на земле, лицом к лицу.
– Учту, как пойду в следующий раз драться, – сказал Баярд и, полуобернувшись к Эдди, добавил: – Напомни мне, пожалуйста, вдруг забуду.
– Непременно.
– Давно заметил, бабы почему-то с ума сходят по летчикам, – процедил Гейтвуд. – Твари.
– А тебе не дают, – сказала Эдди.
– Спокойно, спокойно, – вмешался Баярд.
– Да я очень спокоен.
Американец глубоко вздохнул, огляделся и наконец заметил Кюссена:
– А вы-то откуда такой взялись?.. Турок, что ли? Не люблю турок.
Тот слегка прищелкнул каблуками:
– Австриец, с вашего разрешения.
– Да ну? Правда австриец?
– Точно так. К вашим услугам.
– А известно вам, сколько осколков австрийской шрапнели вытащили из меня в Италии, а?
– Двести, – скучливо проговорила Эдди. – И столько же раз ты об этом рассказывал.
– Двести двадцать семь!
Он похлопал себя ладонью по ноге, как будто она все еще болела.
– А на войне в Испании решающее сражение было в Гвадалахаре, – вдруг вспомнил он. – Я там был. И не могу забыть тела несчастных итальянцев, припорошенные снегом… Эту битву будут изучать в военных академиях, вот увидите. Для итальянцев это был разгром почище, чем под Капоретто
[31], – он с ненавистью взглянул на Фалько. – Я там тоже был.
– Да где ты только не был, – презрительно вставила Эдди и раздавила в пепельнице окурок.
– Не понимаю, как в такое время испанец может быть не в Испании и не на фронте.
Фалько примирительно улыбнулся:
