– Ночью меня возили в Ле-Аль, – негромко произнес Фалько. – Антиквар: на вид лет пятидесяти, стриженный ежиком, кашель окопника.
Санчес посмотрел на него с беспокойством. Утонченные манеры по-прежнему не вязались с потрепанным костюмом, и Фалько, решив, что этот контраст создан намеренно, спросил себя: а чем занимался этот человек до мятежа 18 июля? Вид у Санчеса был такой же утомленный, как и в первую их встречу.
– Вердье, – сказал он, встопорщив ус. – И его кагуляры.
– Я так и понял.
Санчес с досадой дернул головой. И, чтобы сохранить равновесие, схватился за поручень. Воротник рубашки у него был потерт и грязен. Глаза воспалены, как и в прошлый раз: Фалько предположил, что у него жар.
– Ах, скоты.
– Явились ко мне с удостоверениями Второго бюро.
– Неудивительно. У них повсюду свои люди. И там тоже.
– Этот субъект сказал, что вы попросили его оставить меня в покое.
– Попросил.
– Напрасно.
– Для вашего же блага.
– Я умею справляться сам.
Они продолжали разговор вполголоса. В эту минуту поезд прибыл на станцию «Пирамид».
– Кроме того, – добавил Фалько, – этот самый Вердье вроде бы не намерен выполнить вашу просьбу. Любопытство не дает ему покоя.
– Вы ничего лишнего не сказали?
В ответ Фалько только глянул на него, и Санчес так же молча извинился.
– У нас с ними добрые отношения, – добавил он погодя. – Но приказывать им мы не можем. Скорее наоборот… Это, так сказать, их угодья, их делянка… Вы хотите, чтобы мы предприняли какие-нибудь шаги?
Двери закрылись, поезд тронулся. В вагоне сидели и стояли дамы в шляпах, с сумками и корзинками, мужчины с газетами и книжками. Двое туристов с «кодаками» на шее разговаривали по-английски. Рядом не было никого.
– Да нет, лучше не вмешивайтесь, – сказал Фалько. – Пусть все идет своим чередом. Резкие движения могут поломать всю игру.
– Не опасаетесь, что они вам создадут проблемы?
– Не знаю… Да нет, не думаю. Но если и создадут, я их решу.
– Зато стало ясно, что Баярд и его окружение у них на мушке.
– Да. Но и это может сыграть нам на руку.
Санчес был явно сбит с толку:
– Не понимаю…
– Потом поймете. Сейчас это всего лишь замысел. Некое добавление к первоначальному плану… Снимки еще не сделали?
– Сделали. Я принес несколько штук.
– А негативы?
– И негативы.
Воспользовавшись тем, что вагон на изгибе колеи тряхнуло, а их прижало друг к другу, Санчес сунул ему конверт, который Фалько спрятал в карман.
– Утром совершил несколько транзакций в Цюрих, – сказал он. – На общую сумму сто тысяч франков.
– Мы тоже послали. Сорок тысяч.
Они заговорщицки улыбнулись друг другу.
– Недурно – и это всего за один день.
– А неужели нельзя было как-нибудь попроще? – спросил Санчес. – Мы могли бы убрать Баярда без стольких приготовлений и таких расходов… Взять хоть тех же кагуляров – они счастливы будут даром всадить в него четыре пули.
– Замысел иной. Баярда надо представить не мучеником, а предателем.
Санчес задумался, с сомнением теребя усы: его явно не убедили эти слова.
– Сколько времени отпущено на последнюю фазу?
– Около недели. Потом кладем сыр в мышеловку – и останется только наблюдать.
– Любопытно, кто сунется первым.
– Трудно сказать пока. Занимаюсь этим.
Санчес снова задумался.
– Хорошо бы, чтоб Республика, – сказал он наконец.
И, одолевая приступ кашля, выхватил из кармана платок, поднес его ко рту. Потом, пряча в карман, с тревогой взглянул на Фалько:
– Вместе с новым послом Республики приехал человек из Главного управления безопасности, будет наводить здесь порядок. Некто Эмилио Навахас.
– Что о нем известно?
– Твердокаменный коммунист. Был шахтером, вступил в партию, когда там числилось полтора человечка. С августа по декабрь руководил ЧК в Адоратрисес, в Картахене. Был в России раза два по меньшей мере.
– Известно о нем такое, что могло бы нам пригодиться? Взятки берет?
– Не думаю. Сторонник жесткой линии, людей казнил направо и налево. Для таких, как он, фашизм, анархизм и демократия – одно и то же.
– Вот он мог бы заняться Баярдом, – вслух прикинул Фалько.
Санчес поглядел на него с надеждой:
– Да? Вы думаете? Мне казалось, вы имели в виду французских коммунистов, ну, или русских.
– Я и сейчас имею их в виду. Если русские, получится отчетливей и чище.
Санчесу понравилась такая возможность:
– Слушайте, это было бы просто превосходно. Прямой приказ Сталина… Просто шедевр!
Поезд остановился на станции «Пале-Рояль», и Фалько собрался выйти из вагона.
– Надеюсь, вы будете ходить за этим Навахасом по пятам?
– Разумеется. Да и он с нас глаз не спустит.
– Держите меня в курсе дела.
– Обещаю.
Двери разъехались прямо напротив плаката, сообщавшего о премьере фильма «Пепе ле Моко»
[39]. С афиши, стоя рядом с волоокой мавританкой, суровым гангстерским взором оглядывал жизнь и любовь Жан Габен. Фалько он нравился: сразу было видно, что не дурак выпить и подраться. И сильно напоминал Пако Гуаша, сутенера из китайского квартала Барселоны, который девять лет назад научил Фалько приемам бокса без правил и ножевого боя.
– Возвращаясь к Вердье… – сказал Санчес. – Если почувствуете, что ситуация с ним осложняется, сразу же дайте нам знать.
– Буду иметь в виду.
– Кагуляры – народ опасный…
Уже выходя на платформу, Фалько повернулся вполоборота. На лице его застыла наглая кровожадная гримаса:
– Да мы тоже не овечки.
Улица Гранз-Огюстэн делает небольшой изгиб, а потом прочерчивает прямую до левого берега Сены. Как и было условлено, они втроем – Эдди Майо, Фалько и Гупси Кюссен – встретились во второй половине дня у дома № 7. Гупси толкнул дверь под аркой и торжественно провозгласил:
– Добро пожаловать в храм искусства. Верховный жрец ждет вас.
Фалько, сняв шляпу, пропустил вперед Эдди и следом за ней пересек мощеный дворик; Кюссен замыкал процессию. Очень хороша, в очередной раз подумал Фалько, поглядев на высокую белокурую англичанку, изящную, как манекенщица или модель: она, впрочем, не так давно оставила эти профессии. В покрое ее костюма сразу чувствовался стиль Скиапарелли – черные широкие брюки мужского фасона, короткий жакет-болеро в шотландскую клетку. Никаких украшений.
