– Здесь? Где «здесь»?
– Вы поняли, о чем я.
– Нет, клянусь вам. Не понимаю.
Пауза. Музыка. Они двигались очень медленно, обняв друг друга. Эдди еще за столом сняла болеро, и шелковая блузка с завязывающимися крест-накрест на спине полами обрисовывала протяженные линии торса. Правой рукой, мягко обхватившей тонкий стан, Фалько чувствовал тепло ее тела.
– Вы понравились Лео, – пробормотала она.
– А он – мне.
– Да… Похоже на то.
На лице Фалько заиграла спокойная улыбка – испытанная, привычная улыбка славного малого:
– А вам?
Эдди как будто задумалась на миг.
– Я немного сбита с толку… У вас есть средства развернуться в Париже. Создается впечатление, будто у вас тут множество знакомых, и держитесь вы очень уверенно. – Она смотрела с подозрением. – Зачем мы-то вам понадобились?
– Вы мне помогли выйти на Пикассо.
– Прекрасно обошлись бы и без нас, – она снова сильно тряхнула головой, взметнув гладкие стриженые волосы. – У вас имеется Гупси.
К этой минуте Фалько был уже в полной готовности. Он успел вырыть окопчик и юркнуть за бруствер.
– Послушайте меня, Эдди, – сказал он безмятежно. – Я восхищаюсь Лео. То, что он совершил в Испании, просто невероятно.
– Ну, кажется, до Испании вам мало дела.
– Тут вы ошибаетесь. Вспомните-ка… Что сказал Гупси в нашу первую встречу?
– Да-да, санитарный транспорт… – перебила она. – Помню. На Лео это произвело впечатление. Он сказал, что вы хороший человек.
– Я хочу помочь ему, – настойчиво продолжал Фалько, нащупав твердую почву под ногами. – Знаю, у него есть некие проекты. Книга… фильм… Я никогда не имел дела с кинематографом, но, может быть, сейчас пришло время попробовать?
Вот теперь Эдди проявила искренний интерес:
– Хотите принять участие? Вложиться?
– Не исключено.
– Лео обрадуется… О какой сумме идет речь?
– Пока не знаю… Зависит от нескольких факторов. Но для начала мог бы вложить тысяч двести-триста франков. Я молчал, потому что не знал, как подойти… Боюсь обидеть его.
Впервые за все время их танца она рассмеялась:
– Уверяю вас – если предложить человеку субсидировать его фильм, он не обидится.
– Вы сняли камень у меня с души.
Оркестрик смолк, и на эстраду вышла женщина. Танцевавшие остались на площадке в ожидании и предвкушении. Она была очень высока ростом, и казалось, от ее тела, затянутого в жемчужно-серое длинное платье с треугольным декольте, похожим на ножевой разрез, исходит какая-то завораживающая первобытная сила. В ушах блестели серебряные обручи серег. Было очевидно, что кровь, струящаяся под шелковистой темной кожей, ни единой каплей не принадлежит к белой расе. Курчавая голова, остриженная очень коротко, почти обритая, венчала длинную стройную шею, над чернейшими глазами изгибались тонкие дуги выщипанных бровей.
– Но ведь не только Лео, – после паузы произнесла Эдди.
Фалько прослушал, потому что засмотрелся на певицу, и Эдди это поняла. На эстраду вышел трубач – тоже чернокожий, в лиловом бархатном смокинге – и стал рядом. Он весь был – сплошные зубы, губы и глаза. Зализанные назад волосы с прямым пробором, тонкие, изящные, очень проворные руки. Прежде чем поднести мундштук к губам, он обменялся с певицей профессиональной улыбкой.
– Не только Лео, – повторила Эдди.
– Нет, конечно, – вновь включился Фалько. – Вы тоже вызываете у меня чрезвычайный интерес.
– Ложный вызов, – скаламбурила она. – Попала в Париж совсем юной. Потом вошла в мир высокой моды, потом появился мой друг Ман и все прочее. Поездила по свету, пожила, вот и все.
Негритянка под аккомпанемент трубача и джаза начала «Сент-Луисский блюз»
[43], отлично справляясь без микрофона. Я ненавижу закат, пела она. Я ненавижу смотреть, как садится солнце.
I hate to see the evenin’ sun go down
Hate to see the evenin’ sun go down…
– А почему вы увлеклись этим жанром? – спросил Фалько.
Эдди пожала плечами – какая, мол, разница?
– Я, видите ли, не из тех, кого называют пуританами.
Она податливо вступила в кольцо его рук, и пара снова плавно заскользила в танце среди других пар.
– Вы никогда не будете спать со мной, Начо.
Фалько с большим хладнокровием заглянул ей в глаза, благо они придвинулись совсем близко:
– Да это и не входило в мои намерения.
– Знаю. Вы даже не обозначили их, в отличие от очень многих.
Певица продолжала чувственно и спокойно выпевать с легким акцентом слова блюза. Звук ее глубокого и красивого голоса отчего-то напоминал прикосновение горячего песка.
– Вы настоящий джентльмен, – продолжала Эдди.
В этой реплике сквозила ирония. Фалько принял ее бесстрастно.
– А вы – женщина необыкновенной притягательности и отлично об этом осведомлены, – сказал он с полнейшим спокойствием. – И не заметить это я не могу. Мне хорошо. Я рядом с вами. Я танцую с вами.
Она глядела на него задумчиво и ничего не отвечала. Фалько чуть пожал плечами:
– Понимаю… вы храните верность Лео. Такой человек достоин этого.
Под ладонью его правой руки чуть выгнулась и напряглась ее спина. Пальцы, лежавшие на левой, дрогнули и слегка сжались.
– Я не храню верность, – произнесла она живее, чем обычно. – По крайней мере, не всегда. Время от времени у меня бывают другие мужчины. И Лео это знает. И тоже иногда встречается с другими женщинами. Не о том речь.
– А о чем?
– Лео – хороший человек. И этого, наверно, достаточно, но он еще и честен… насколько позволяют обстоятельства.
– Я в этом убежден.
– И еще он отважен.
– И в этом я не сомневаюсь. И элегантен. Я слышал, что даже в Испании, совершая боевые вылеты, неизменно был при галстуке. Это правда?
Взгляд Эдди внезапно обрел пристальность.
– Что-то такое в вас… – сказала она. – Что-то странное. Темное.
– Не пугайте меня, ради бога.
– Вы знаете, что я говорю серьезно. И понимаете, о чем я.
– Ошибаетесь. Не понимаю.
Чернокожая певица завершила первый номер. Кое-кто из танцующих вернулся за столик, их место заняли другие. Эдди и Фалько стояли посреди площадки в ожидании. Баярд, делая вид, что внимательно слушает Кюссена, не сводил с них глаз. И вдруг послал им улыбку.
