– Вам в самом деле интересно?
Эдди повела голыми плечами:
– У вас еще остались ваши фамильные «гаваны»?
После кратчайшего колебания он вытащил из кармана «монтекристо» среднего размера и, осторожно проколов закругленный кончик, протянул ей. С сигарой в зубах Эдди наклонилась, ожидая, когда поднесут огня. Льдисто-синие глаза сквозь сигарный дым упорно и неотрывно всматривались в лицо Фалько.
– Может быть, – ответила она, словно итожа свои размышления. – Может быть, мне и впрямь интересно.
– Ну прекрати! – со смехом воскликнул Баярд. – Не вгоняй нашего друга в краску.
– Мне кажется, это едва ли возможно.
Фалько вытащил портсигар. Недомогание его вроде бы прошло, и потому он сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. Выпустил дым, взглянул на Марию Онитшу и потом с холодной улыбкой повернулся к Эдди:
– Мне приходилось спать с такими женщинами.
– За деньги или так?
Фалько не смутился.
– За деньги, конечно, – сказал он с полным спокойствием. – И с такими женщинами, как вы.
– В самом деле?
– В самом. А иногда – с теми и другими одновременно.
– Бо-оже мой… И как же вы платите за женское мясо? За килограмм?
– За тонну. Предпочтение отдаю плотному и потному.
– И черному?
– Да.
– Как вульгарно.
– Да.
– И как самодовольно.
– И с этим не поспоришь.
– Отлично! – засмеялся Баярд.
Эдди сохраняла невозмутимость, хотя Фалько не пропустил бы даже легчайшее вздрагивание ее ресниц.
– Любопытно. И что же вы даете взамен?
– По-разному, – он не спеша затянулся. – Когда горстку фиников, когда – жемчужное ожерелье или уместную улыбку. Зависит от колебания цен на рынке.
– Мне кажется, вы переоцениваете ценность своей улыбки.
– Это мое единственное достояние.
Эдди продолжала смотреть на него с ледяной пристальностью:
– Вы сказали, что управлялись с двумя женщинами за раз?
– И чудесно управлялся. – Фалько кивнул на Баярда, который получал от диалога большое удовольствие. – И если бы не безмерное уважение, которое я питаю к Лео, предложил бы и вам испробовать.
Баярд расхохотался:
– Не вздумайте! Иначе – дуэль на рассвете.
У входа возникла какая-то сутолока, и разговор прервался. Публика устремила туда любопытные взгляды. В зал вереницей во главе с Тони Акажу, хозяином заведения, вошли несколько человек: дамы в вечерних туалетах, их спутники – в темных костюмах, и только один, рослый и широкоплечий, – в измятом коричневом пиджаке.
– Марлен Дитрих, – сказал Баярд.
– Ты посмотри, кто с ней.
– О нет, только не это! Опять Гейтвуд!
Акажу усадил новых гостей за стол у самой эстрады. Дитрих в жизни оказалась ниже ростом, чем на экране, но это никак не ослабляло впечатление, которое она производила. Актриса была в очень – пожалуй, чересчур – элегантном черно-серебряном костюме и вела себя как героини своих фильмов. Так же двигалась и так же курила, вправив сигарету в длинный мундштук. Она отчужденно поглядывала по сторонам, с нарочитой естественностью принимая восторг, светившийся в десятках устремленных на нее глаз. И приподнимала тоненькие дуги бровей, как будто говорила с Клайвом Бруком в вагоне «Шанхайского экспресса» или в «Обесчещенной»
[53] утирала слезы юному офицеру, которому было приказано командовать ее расстрелом.
Гейтвуд заметил их издали. Вскинул руку, помахал приветственно, а вскоре поднялся из-за стола и направился к ним. Во рту он держал сигарету, а спиртным от него несло за метр.
– А-а, и вы здесь, – сказал он с довольным видом. – Пошли к нам?
– Уже поздно, Гэт, – сказала Эдди.
– Вам записан прогул. Вы не пришли на мою лекцию… – Он бросил окурок на пол. – Я говорил про Испанию. Народу было битком.
– У нас была назначена встреча.
Гейтвуд ткнул большим пальцем себе за плечо:
– Там Марлен. Узнали, наверно? Марлен!
– Да, мы видели, – сказал Баярд. – Что она делает в Париже?
– Снимается в очередном фильме.
– А-а.
– Мы с Немчурой подружились еще с тех пор, как плыли вместе на лайнере «Нормандия».
– Ты ее зовешь Немчурой? – удивилась Эдди.
– Ну а как еще ее звать? Она же немка, – сказал Гейтвуд, удивляясь, как можно не понимать очевидное.
– И она не обижается?
– Даже не думает. Она чудесная.
– Мы не сомневаемся.
– Пьет не хуже любого мужчины.
– Еще бы.
– Ну, так пересядете к нам или нет?
– Ладно, Гэт. Сейчас придем.
– Точно?
– Обещаю.
Американец уже начал подниматься, но тут ему в голову пришла идея получше. Он провел пальцем по усам. А потом протянул здоровенную ручищу, схватил бокал Эдди и выпил его одним глотком.
– Я сказал, что мы с ней большие друзья?
Эдди сквозь голубые кольца дыма глядела на него скучающе:
– Сказал, сказал.
Гейтвуд с интересом заглянул за вырез ее платья, улыбнулся Баярду и подмигнул Фалько. Очки он снял и сейчас потирал стекла о грудь рубашки.
– Я вас ей представлю, Педро, будете в восторге. Не пропустите такой случай.
– Игнасио, – ответил Фалько.
– Что?
– Меня зовут Игнасио, а не Педро. Забыли? Начо – для друзей.
– Да ладно. Какая разница, а? Вы, испанцы…
– Вы это уже говорили в прошлый раз – нас всех зовут одинаково. Но я – редкое исключение. Мне нравится, когда меня зовут иначе.
Гейтвуд взглянул на него зло.
– Приятель ваш что-то очень щепетилен, – сказал он Баярду.
– Ну, ты же знаешь, каковы испанцы.
– Да уж, мне ли не знать?! Не видал фотографию? Бобби Капа
[54] снял, как я показываю республиканским солдатам, с какого конца заряжается винтовка. Я-то был на этой вонючей гребаной войне.
