Он еще минутку полежал неподвижно, с открытыми глазами, чувствуя с одного бока обнаженное бедро, а с другого – пышные груди, расплющенные о его руку. Повернув голову, увидел расплывающийся – оттого, что оказался совсем близко, – профиль Нелли со спутанными волосами, упавшими на лоб, услышал ее неглубокое ровное дыхание. Тогда он все вспомнил и, повернувшись в другую сторону, догадался, что неподвижное тело под простыней принадлежит спящей Мэгги.
Дело было жаркое и удачное, заключил он: сначала пили коктейли в баре, вели затейливый, пересыпанный недомолвками и намеками, обиняками и добрыми предзнаменованиями разговор из разряда «искрометных», потом, не привлекая к себе внимания, перебрались в апартаменты Нелли и Мэгги, а там – хлопок шампанской пробки, последние шуточки, сменившиеся выжидательным молчанием, и его Фалько, погасив последнюю сигарету, прервал, когда самоуверенно подошел к Мэгги, снял с нее очки, без околичностей запустил руку ей под юбку и стал поглаживать ее бедра между краями чулок и необычными подвязками, которые в ходе дальнейших событий оказались красными. К этой минуте Нелли уже приникла к Фалько сзади, целовала его в затылок и в шею, расстегивала на нем пиджак, сдирала рубашку, дергала пряжку ремня, торопливо ища средоточие его тела и его желания, жадно покусывая, посасывая, облизывая. Фалько старался не спешить и сохранять самообладание, зная, что кампания будет долгой, и уделял одинаковое внимание обеим дамам, с завидным мастерством сражаясь на два фронта. Дальнейшее было разыграно уже не дуэтом, а трио и оказалось делом хоть и рутинным, но длительным и прекрасным.
Фалько осторожно, стараясь не разбудить Мэгги, дотянулся через ее голову до часов на ночном столике. Поднял их над собой, чтобы слабый свет с улицы упал на циферблат: без четверти пять. Потом, кладя их назад, подумал, что его устройство, установленное на «Гернику», наверно, уже сработало. Надеюсь, подумал он, дом не сгорел. Надеюсь, ущерб не превысил запланированный.
Опустив голову на подушку, он довольно долго лежал с открытыми глазами, размышляя о своих дальнейших шагах. Начинались другие партии. А эта будет уже вот-вот отыграна. Дня через два, самое большее. А может быть, и через несколько часов. Потом подумал о Лео Баярде, который еще не знал, что его ждет, и об Эдди Майо, гадая, как она выйдет из этой переделки. И как далеко протащит ее инерция запущенной операции. В любом случае сейчас уже ни он, ни она Фалько не касались. Судьба обоих была предрешена.
Нелли шевельнулась, и грудь ее теперь легла на грудь Фалько. Тот вдохнул запах ее разгоряченной плоти, и это вернуло к жизни его собственную. Правая рука скользнула по животу ниже, пальцы запутались в курчавых влажных волосах. Женщина коротко вздохнула и вздрогнула, медленно просыпаясь.
– Ми-илый… – протянула она еще в полусне.
Рука ее уже отыскала и нежно поглаживала его член. Напрягшаяся плоть была готова к новой схватке, и Фалько не стал медлить. Поцеловал женщину и приподнялся на локте, покуда она разводила бедра, гостеприимно открывая ему путь к своим источающим мед глубинам.
Фалько убедился, что нежности и ласки остались позади. На их место пришло лютое вожделение, щедро и густо сдобренное непристойностями. Нелли неистово вскидывала бедра навстречу партнеру. Очевидно было, что американка уже вполне проснулась и обрела свой естественный стиль.
– Сильней… Глубже…
– Тише-тише, моя милая… Поспокойней. Не спеши. Все будет в свой черед.
– Сейчас! Давай!
– Нет, не сейчас. Скоро.
– Не тяни, негодяй, не мучь меня.
– Нет.
– Сукин сын.
– Это верно.
Проснувшаяся Мэгги, как и следовало ожидать, прильнула к его спине и терлась о нее, прежде чем перелезть вперед и подставить себя жадным губам подруги. Фалько, не сникая и не слабея, действовал со всей доступной ему исполнительностью, чутко откликался на требования и желания и, чтобы сохранять хладнокровие и согласовывать движения этого па-де-труа, который не должен был завершиться раньше времени, размышлял о «Гернике».
15. Тени вчерашнего дня
Глоток молока, кусочек круассана – и Фалько продолжил листать газеты, купленные в киоске возле кафе. Дождь унялся, над шиферными крышами, над мансардами в разрывах облаков проглядывало голубое небо. Было не жарко и относительно тихо – машины шли еще не слишком плотным потоком. Туристы, праздные зеваки, выспавшиеся полуночники и проститутки еще не заполнили улицы и террасы кафе. За столиками «Дё маго» сидела обычная для этого раннего часа публика – дамы в шляпках и с собачками у ног, респектабельные господа, читающие «Фигаро». Париж, как всегда по утрам, был исполнен чинного буржуазного спокойствия.
Утренние газеты должны были уже отозваться на ночное происшествие в мастерской Пикассо, однако пестрели заголовками о том, что случилось на улице л’Орн: «Сведение счетов в Плезансе», – сообщала «Матэн», «Тройное убийство – застрелены двое мужчин и женщина», – возвещала «Тан». А «Фигаро» вообще не почла инцидент своим вниманием. Фалько прочел хронику, но не нашел там ничего нового. В заметках не было сказано ни слова о национальной принадлежности погибших, но намекалось, что это могла быть криминальная разборка. Ну, подумал Фалько, вполне естественно, что парижская пресса, которая едва ли не единодушно стоит на правых позициях и симпатизирует франкистам, так осторожничает. И только «Юманите», орган компартии, внесла кое-какие уточнения: «Три испанца погибли при невыясненных обстоятельствах», – но тоже не входила в подробности и не сообщала имен. Столь же очевидно было, что французская полиция, традиционно недружелюбная к журналистам, предпочла не распространяться о тройном убийстве. Мало ли, что у власти левое правительство, – в рот, закрытый глухо, не влетит муха.
«Юманите» тем не менее опубликовала кое-что более значимое, и Фалько прочел статью медленно и с большим интересом – она, пусть и помещена была не на первой полосе, недвусмысленно указывала, что история с Баярдом развивается в верном направлении. Понятно, что это лишь первая прикидка, но начало положено: «Внедренные в Испанию» – так называлась статья, где, не называя имен, автор утверждал, что некие известные личности, официально ратующие за Испанскую Республику, на самом деле поддерживают подозрительные связи с франкистами, с нацистской Германией и фашистской Италией. Последний абзац был особенно многозначителен и в ушах Фалько прозвучал на знакомый мотив:
Из компетентных источников редакции стало известно, что завершается расследование, поводом для которого стали секретная переписка и счета в швейцарских банках. Скандал приобрел особый размах, поскольку выяснилось, что в нем может быть замешана личность, во Франции весьма заметная и более чем известная, среди прочего тем, как пламенно ратует за международную солидарность с борьбой испанского народа против фашизма. В очередной раз выявился преступный сговор раскольников-троцкистов с самыми реакционными силами.
Когда Фалько, закрыв газету, допивал молоко, появился Санчес. Он был без шляпы, на узких плечах парусил расстегнутый плащ, открывая грязноватую и потертую на вороте сорочку, повязанную галстуком. Санчес сел за соседний стол, избегая взгляда Фалько, попросил кофе и молча уставился на улицу. Наконец он покосился на стопку газет и показал на «Юманите»:
