– Прошу.
Студия Эдди оказалась просторной и сияюще-светлой, с большим окном, за которым виднелись колокольни Нотр-Дама. Интерьер в скандинавском стиле, большие фотографии на стенах: одна – увеличенный снимок с обложки «Вог», где Эдди-манекенщица, стильная и элегантная, запечатлена в вечернем туалете. На другой, снятой в контражуре, она позирует ню вполоборота к камере. В нижнем правом углу была подпись Мана Рэя.
– Вы имеете отношение к тому, что случилось?
Вопрос, прозвучавший как выстрел в упор, не смутил Фалько, который едва закрыл за собой дверь и не успел еще даже присесть на белый кожаный диван. Он стоял со шляпой в руках, ожидая продолжения, но его не последовало. Эдди лишь скрестила руки на груди и устремила на вошедшего суровый взгляд. На ней были черные широкие брюки, сандалии, серый джемпер и с небрежным изяществом завязанный на плечах платок-карре «Гермес». Золотистые гладкие волосы, облегавшие ее голову шлемом, только подчеркивали синеву глаз – в этот день ледяную как никогда.
– А что случилось? – спросил Фалько.
Эдди показала на стопку газет, сложенную на стеклянном столике. Сверху лежала «Юманите».
– Не читали?
Фалько кивнул молча, изображая растерянность и прося разъяснений.
– Чего они хотят? – настойчиво спросила она.
– Кто?
– Сами знаете кто.
– Вы ошибаетесь, – он, не моргая, встретил ее взгляд. – Не знаю. Совсем ничего. И буду благодарен, если все-таки объясните, что случилось.
Он почувствовал, что она словно замялась на миг и крепче, будто вдруг озябла, стиснула скрещенные руки. Потом жестом предложила Фалько присесть, и он опустился на край дивана, положив шляпу рядом. Эдди села на другом конце.
– Не только эта статья… – сказала она. – Творится что-то очень странное. Утром Лео позвонили несколько человек. В том числе – видный член французской компартии, давний его друг… И все спрашивали о его связях с людьми из ПОУМ. А кое-кто упомянул некие денежные переводы на его счет в швейцарском банке.
– И что же? – поднял брови Фалько.
– У Лео никогда не было счета в Швейцарии. А говорить о его симпатиях к троцкистам – это просто чушь.
– Не знаю… – продолжая изображать, что сбит с толку, протянул Фалько. – Действительно, чушь какая-то. Правда ведь?
И наткнулся на сумрачную пронзительную синь ее изучающих глаз.
– Я говорила с ним утром. Он по-настоящему встревожен. Подозревает, что все это – очень хорошо организованная кампания по его дискредитации, но не может понять мотивы… Почему он? Почему именно сейчас?
Фалько оставался почти невозмутим, но всем видом своим показывал, что на границе этого «почти» усиливается растерянность, которая мало-помалу вгоняет его в ступор.
– Он справлялся о вас, – продолжала Эдди. – И хотел расспросить Гупси Кюссена, который нас познакомил, однако тот куда-то пропал. Уехал, наверно.
Разверзни наконец уста, велел себе Фалько и спросил:
– А при чем же здесь я?
– Вот и я хотела бы знать, при чем. И я, и Лео.
– Почему он сам не спросит?
– Спросит, я думаю. А пока это мое дело.
Фалько слегка скривил губы, как будто начинал обижаться:
– Я правда ничего не понимаю.
– Все это совпадает по времени с вашим появлением в Париже, – в голосе Эдди презрение боролось с яростью. – Вы приехали – и сразу началось… А среди того, чем размахивают сейчас, – вексель, который вы вручили Лео, пожелав принять участие в финансировании картины.
– Поручение было оформлено по всем правилам. Что не так?
– А то, что с этого же счета в банке Моргана на цюрихский номерной счет переводились и другие суммы – и теперь твердят, что он принадлежит Лео, который до сей поры об этом даже не подозревал.
– И много там средств?
– Слишком много.
– Серьезно?
– Вполне. Достаточно, чтобы убедить общественное мнение, будто Лео состоит у кого-то на жалованье.
– Но если, как вы говорите, счет номерной…
Эдди, вскинув руку, перебила его:
– Кто-то распространяет конфиденциальную банковскую информацию о том, что держатель счета – Лео Баярд.
– Господи помилуй! Кто же это делает?
– Мы подозреваем германские спецслужбы. А с франкистами их связываете вы.
– Я?!
– Да. Игнасио Гасан, или как вас там зовут по-настоящему.
Секунд пять Фалько делал вид, что пытается постичь сказанное. Он решил, что в такой ситуации наилучший выход – продолжать притворство. Игра уже приедалась ему – или, может быть, возникло стойкое ощущение, что она отыграна и пришло время затевать новые. Он чувствовал себя почти посторонним, и это чувство гасило азарт.
– Это просто смехотворно, – сделал вывод он.
Эдди покачала головой, не теряя уверенности в себе:
– Лео провел расследование. Послал парочку телеграмм. Подозрительно, что ни один человек в Гаване вас не знает. При этом вы оперируете крупными суммами. С другой стороны, появились фотографии, на которых Баярд и я стоим рядом с агентом франкистов.
Фалько уперся ладонями в колени и подался вперед, уподобившись актеру, который с поддельным пылом, на одном профессиональном умении ведет давно надоевшую роль.
– Хотите сказать, что это я – агент?!
– Я сказала то, что знаю и что подозреваю. Ни Лео, ни я снимков пока не видели. Нам о них только рассказали.
– Какая ерунда…
Эдди не ответила. Из инкрустированной коробочки на столе достала сигарету и спички. Чиркнула одной, потом другой, но руки у нее дрожали, и прикурить не удалось.
– Если Коминтерн поверит, Баярда ждут серьезные неприятности. И речь пойдет не о добром имени… Его могут и…
Она осеклась, словно боясь договорить фразу. Потом, отвечая на собственный вопрос, повторила:
– Могут.
Фалько, щелкнув зажигалкой, дал ей прикурить. Эдди поднялась и подошла к окну.
– А знаете, что самое скверное? – Она смотрела на колокольни Нотр-Дама. – Не в том, поверят в эту клевету или не поверят… Просто очень многие видные леваки – и здесь, и во всей Европе – придут в восторг: все выяснилось! Нет, вы подумайте только! Лео Баярд, интеллектуал, кумир левой интеллигенции, герой испанской войны, оказался фашистским агентом! Можно себе представить, сколько будет истрачено чернил, сколько словес сказано…
Фалько тоже поднялся с дивана.
– Лео знает о нашей беседе?
– Нет. Я же вам сказала – пока это мое дело.
– А что вы хотели от меня?
