– Да вы серьезно?
– Вполне. Со мной он был любезен.
Санчес мотнул головой, как бы отвергая такое определение:
– Он может себе это позволить. Еще бы! Мошенник и шарлатан от искусства, сколотил миллионы на всечеловеческой глупости. Как и этот жеманный андалусец Гарсия Лорка… Не читали его вирши?
– Кажется, нет.
Санчес поглядел на него с любопытством. И оценивающе.
– Вы и поэзией не интересуетесь?
– Я все больше по детективам. Знаете, в дороге почитать… Но похоже, нашими стараниями Лорка миллионером стать не успел.
Санчес сделал вид, что не заметил иронии.
– Надо честно признать – у красных пропаганда поставлена лучше, чем у нас.
– Возможно.
– Не расстреляй мы Лорку, никто бы его и не знал.
– Да, конечно… В сущности, мы ему оказали большую услугу.
И снова насмешка не достигла цели. Санчес зло сощурился, высказывая давно накипевшее.
– Что уж говорить про этого Альберти
[68], – продолжал он едко. – Скверный поэт, коммунист, колесит по Валенсии со здоровенным пистолетом на боку, с женой под ручку, клеймит порядочных, достойных людей, бахвалится в кафе своими подвигами, хотя на фронте бывает только редкими наездами, и выступает с пламенными речами перед товарищами по классу. «Врага разило бы перо, как пистолет», – написал этот человек, лишенный чести и совести. А не этот, так другой, такой же
[69].
Он настойчиво вгляделся в лицо Фалько, ожидая возражений, потом устало махнул рукой и добавил угрюмо:
– Никакое перо не стóит пистолета.
– Вероятно.
Санчес, устремив глаза в никуда, погрыз желтый ноготь.
– Та женщина в доме на улице л’Орн…
И, задумавшись, замолчал. Фалько наблюдал за ним с бесстрастным любопытством. Санчес смотрел в пол. Понурился, словно голова вдруг стала слишком тяжела. А когда поднял глаза, они, казалось, требовательно молили об отпущении грехов.
– …и двое, убитых вместе с нею, стоили стократ дороже, чем вся эта интеллигентская шваль… Не находите?
Фалько ничего не ответил и лишь продолжал молча рассматривать его. Каждый, думал он, должен сам нести свое бремя. Таковы правила.
Санчес наконец взглянул на часы и медленно поднялся.
– О прочем поговорим наверху, – сказал он. – Нас ждут.
– Общался тут с сыном, – сказал граф де Тахар. – Он вам кланяется.
– Передайте ему и от меня привет. Как его дела?
Аристократ, преисполнясь отцовской гордости, наклонил голову. Он, как и раньше, был одет в английском стиле, благоухал хорошим афтершейвом и хранил на лице надменное выражение. И говорил с прежним пренебрежением.
– Его назначили руководителем местного отделения Фаланги.
Фалько представил, как его бывший одноклассник, мешковатый и закомплексованный Луис Диас-Карей, облачась в голубую рубашку, сидит теперь в кабинете, казнит и милует, став владыкой петли и ножа, а в современном варианте – кладбищенской стены, и добивает тех, кто ускользнул из рук его кавалерийского ополчения. Фалько, зная и героя, и место действия, не сомневался, что крестовый поход против марксизма в Хересе развернется во всю силу.
– Замечательно! – сказал он. – Испании нужны такие люди!
Не замечая сарказма, граф принял его восторг за чистую монету.
– Еще бы! Здоровая молодежь выполет дурную траву на наших полях.
– Просто сняли у меня с языка, – Фалько не удержался от искушения подурачить его еще немного: – Долгожданная заря новой жизни встает над Испанией.
Граф взглянул на него сурово, заподозрив наконец какой-то подвох в этой улыбке. Сдвинул брови, собираясь что-то сказать – без сомнения, неприятное, – но тут сестра Волына, сидевшая у коммутатора – сегодня она куда-то спрятала свой громоздкий «стар», – сообщила, что Саламанка на связи. Фалько с полным спокойствием подошел к телефону и снял трубку. Из дальней дали, но отчетливо донесся голос адмирала:
– Алло-алло… Рокамболь?
– Так точно. Слушаю вас.
– Мне сообщили, что у сказки про Сломанную Трубку оказался хороший конец.
– Ответ утвердительный. Однако опасаюсь, что Людоед собирается купить новую. Его друзья настаивают, чтобы он курил тот же сорт табака.
– Понял. Но время-то идет, так что работа выполнена, можно сказать, сносно.
Фалько улыбнулся, услышав эту фразу. Это была высшая форма похвалы, на которую мог расщедриться адмирал в приливе чувств. Все же Вепрем его прозвали не случайно.
– Также, в общем, недурно справились и с кофе для нового управляющего компании-конкурента.
– Сделали, что могли, с учетом обстоятельств. – Фалько взглянул на Санчеса. – Местные оказали весьма полезное содействие.
– Эти два вопроса решены, забудьте о них. Что известно о Черном Дрозде?
– В последнее время я его не видел, но думаю, что крылья у него побаливают. События приближаются. Новые инструкции?
– С ним ваша работа окончена. Вступать в контакт необходимости нет.
– Что в таком случае мне надлежит делать?
– Смените отель и данные и ждите, не произойдет ли чего-нибудь в последнюю минуту. Затаитесь, носа не высовывайте.
– Вас понял. Еще что-нибудь?
На том конце линии повисло молчание. Потом вновь раздался голос адмирала, но на этот раз он звучал иначе. Как-то осторожней – или бережней:
– Да, Рокамболь, кое-что еще… Получили подтверждение: как мы и предполагали, Пабло в Париже.
«Пабло» – это был псевдоним Павла Коваленко. Фалько переглянулся с Санчесом, который стоял, сунув руки в карманы, у стены и слушал с большим вниманием. Слова адмирала до него не доносились, но он угадал, о чем пошла речь. Они с Фалько обсуждали это раньше и согласились на том, что ликвидация Коваленко в рамках операции по Баярду была бы блестящим ее завершением.
– Путешествует с испанским дипломатическим паспортом, – продолжал меж тем адмирал. – Выдан в Валенсии на имя Пабло Руиса Морено с трехнедельной французской визой.
Фалько напряженно соображал. Уже одно то, что в испанские дела вмешался чекист такого ранга, показывало, какое значение придают русские измене Лео Баярда, и для него было равносильно смертному приговору. От приезда Пабло за милю несло активными мероприятиями.
