– Само собой. За моей головой наверняка пошлют моих бывших коллег, не хватало мне еще опасаться ваших. Хотелось бы, если можно, не более одного врага за раз.
Он помолчал, задумчиво глядя на туннель.
– А дальше… Дальше уж и сам справлюсь, – медленно произнес он чуть погодя. – И… как знать, даже мемуары напишу.
– Рано или поздно вас найдут.
– Может быть… Но я принял кое-какие меры предосторожности. Если товарищ Сталин меня не тронет, я не предам огласке то, что мне известно о нем и о других персонах. О грехах юности и еще кое о чем.
– Вам видней, – безразлично ответил Фалько. – Знаете, что делаете.
– Знаю, уверяю вас. Ну и, подводя итог, вот вам ответ на ваш вопрос. Вы остались живы и не составили компанию Баярду, ради того чтобы срочно и совершенно секретно передать своему шефу – и только ему одному – все, что я вам сейчас рассказал. Помните – ему одному. С тем, чтобы он – тоже без посредников – лично уведомил генерала Франко.
Он вытащил из кармана визитную карточку и вложил ее в руку Фалько.
– Достаточно будет позвонить по этому номеру телефона – там предупреждены и ждут. В вашем распоряжении сорок восемь часов.
– Не сомневаюсь, что ваше предложение примут.
Коваленко достал кисет, а из него самокрутку и сунул ее в рот.
– О-о, да, – холодно ответил он. – Разумеется, примут.
Он чиркнул спичкой, прикрывая огонек ладонями. Осветилось худое лицо и черные живые глаза, устремленные на Фалько.
– Еще вопрос, – сказал тот. – Почему я? Почему вы меня выбрали в посредники?
Коваленко погасил спичку, помахав ею в воздухе.
– Как ваша голова?
– Прошла.
– Не озябли? Вы легко одеты.
– Нет, ничего.
Коваленко показал на скамейку, стоявшую у входа на причал:
– Это хорошо, потому что ваш вопрос весьма кстати, и мы еще не договорили.
Скамейка была мокрая от росы, и они решили не присаживаться. Остались на ногах, глядя на широкую темную полосу речной воды, где отражались огни другого берега и фары автомобилей, кативших по шоссе на Версаль.
– Я много знаю о вас, – сказал Коваленко. – Может быть, больше, чем о любом другом агенте противника.
Он пристально смотрел на Фалько, покуда тот открывал портсигар и щелкал зажигалкой, прикуривая.
– И вы, наверно, догадываетесь, откуда я эти знания почерпнул.
Фалько не ответил. С полминуты он молча курил. Потом наконец спросил, не глядя на собеседника:
– Она вернулась в Москву?
– Да. Выполнила приказ, к которому в ту пору и я приложил руку. Ей пришлось отвечать за провал операции с золотом в Танжере.
– Это было необходимо?
– Необходимо ли – не знаю. Знаю, что неизбежно.
Какое-то время они молча курили, глядя на Сену и огни на другом берегу.
– Я ждал ее в Марселе, – вдруг сказал Коваленко. – Там мы и встретились. Полдня и целую ночь провели в разговорах. Я ее расспрашивал, вернее, допрашивал.
– Допрашивали… – задумчиво протянул Фалько.
– Перестаньте, не передергивайте. Спокойный был разговор, без угроз и прочего… Поговорили, и я передал ей приказ – прибыть в Москву. Она даже ни о чем не спросила. – Коваленко помолчал, поднес к губам сигарету, и уголек на конце разгорелся ярче. – Вы же знаете ее.
– Знаю – или знал?
Несмотря на темноту, Фалько заметил, как русский пожал плечами:
– Я сам сообщил ей, что по инструкции, которую я получил, она должна в Москве доложить о неудаче лично. Она глазом не моргнула. Вы ее знаете и, значит, понимаете, о чем я. Выслушала, не возражая. Кивнула. Невозмутимо и дисциплинированно.
– Вы предупредили ее, чем это может кончиться?
– Необходимости не было. Она все сама прекрасно понимала. Никто ее не обманывал, и она сама себе не лгала. Не в ее привычках это было.
– Верно.
– Я на целый день снял с нее наблюдение, пока занимался всякими формальностями… Она была моим лучшим агентом, и я счел это своим долгом перед ней. Не примите за признак слабости.
Эти слова вызвали на губах Фалько улыбку – верней, неопределенную усмешку.
– Что вы… И в мыслях не было.
– Она этого заслуживала, понимаете?
– Прекрасно понимаю.
– Я дал ей сутки, чтобы исчезнуть, но она этим не воспользовалась. И была совершенно бесстрастна. Ни разу не возразила. Не возмутилась. Села на теплоход «Жданов», шедший в Баку, – и все на этом.
– Вы ее больше не видели?
– Нет.
– А что вам о ней известно?
– Ничего. – Коваленко помолчал. – Центр подтвердил прибытие. И больше я о ней не слышал.
– Она жива?
– И этого я тоже не знаю. Поверьте, я говорю правду.
– И даже не пытались выяснить ее судьбу?
– В том случае, если дело приняло скверный оборот, мое вмешательство ей бы не помогло, а вот мне бы навредило. Лучше отстраниться.
– Ну да.
– Благоразумней.
– Понимаю.
– В этом я не сомневаюсь.
Вверх по реке двигался зеленый фонарик самоходной баржи, а вскоре донесся и шум мотора.
– В нашем с вами деле существует математически выверенный закон, – спустя мгновение сказал Коваленко. – Люди, наделенные патриотизмом, верой и моралью, в конце концов терпят поражение гораздо чаще тех, кто всего этого лишен.
Они стояли и смотрели на черную тушу, скользившую мимо, до тех пор, пока зеленый носовой огонь не сменился белым кормовым.
– В последний день она мне кое-что рассказала про вас, – сказал русский, когда баржа скрылась за изгибом реки. – Детали операции по освобождению лидера Фаланги, подробности танжерской истории. Она всегда говорила о вас с подчеркнутой, даже несколько чрезмерной холодностью. С таким отчасти отчужденным, что ли, уважением. Любопытно было наблюдать. Вот тут мне и пришло в голову спросить, почему она вас не убила.
– Попыталась. Не вышло.
– Да. Мне она ответила то же самое.
Коваленко затянулся в последний раз и швырнул окурок в воду.
– Забавный народ эти женщины, а? В наших с вами историях Ева – не единственная…
Фалько вздрогнул от неожиданности:
– Вы о чем?
Огни с противоположного берега блестели, отражались в глазах Коваленко. Он повернулся к Фалько, но ответил не сразу:
– Она сказала, что вы хороший агент. Однако, сдается мне, по каким-то причинам слегка вам польстила. Переоценила ваши аналитические способности. Вы не спрашивали себя, какова роль Эдди Майо в деле Баярда?
