– Мы все-таки не сумели помешать… – сказал он.
Но адмиралу не в чем было его упрекнуть:
– Ты сделал, что мог, и вышло недурно. Очень даже. Красным пришлось открыть свой павильон с большой задержкой и вылезти вон из кожи, чтобы повесить картину к сроку. Кровь из носу, да? Ну, мы им ее и пустили.
Они отошли от «Герники» к столикам кафе-ресторана, примыкавшего к залу. Издали, поверх голов публики, обернулись на нее еще раз, причем адмирал споткнулся о металлический барьер, ограждавший какое-то причудливое сооружение.
– Колдер
[71], «Ртутный фонтан», – проворчал он, глядя все так же хмуро. – Еще один шут гороховый. А третий – Жоан Миро
[72] со своим «Жнецом» на втором этаже… Это такой же жнец, как я.
– Вы сегодня настроены на редкость нетерпимо, сеньор адмирал.
– В задницу твою терпимость. Эти красные шарлатаны ангела небесного способны взбесить своей топорной пропагандой. Видал при входе фотографии? Бойцы Республики охраняют художественное наследие церквей, разрушенных фашистами… Можно ли врать наглее?
– Каждый крутится как может.
– Молчать!
– Слушаюсь, господин адмирал!
– Вот и слушайся.
Шеф НИОС вытащил из кармана пустую трубку и свирепо прикусил мундштук.
– Сколько шуму подняли из-за такого дерьма…
И, обведя осуждающим взором все вокруг, мотнул головой в сторону выхода:
– Пошли отсюда, пока меня не стошнило.
Они пересекли внутренний двор, весь заставленный и увешанный стендами с фотографиями, плакатами, графиками и диаграммами достижений Республики, и направились к лестнице, которая вела вниз, на улицу. Там адмирал надел шляпу, сощурился от солнечного света и – руки в боки – остановился рядом с неким высоким кактусоподобным тотемом, читая плакат на стене: «В окопах сидят более полумиллиона испанцев с винтовками, и они не дадут себя растоптать».
– Сами себя позорят такой чушью. Посмотри на лица посетителей, почитай газеты… Все поносят «Гернику» последними словами. И если устроители хотели всколыхнуть международный пролетариат, то ни черта не вышло.
– Пожалуй, что так, – согласился Фалько. – Пролетариат играет другую музыку.
– Именно. И пляшет другие пляски.
Они отошли подальше от толпы посетителей и продавцов сувениров и почтовых открыток. Из репродукторов звучали сообщения на шести языках, обстановка была праздничная, а центральная аллея запружена народом, двигавшимся по обе стороны от огромного фонтана мимо указателей ближайших павильонов – Египта, Польши, Уругвая, Португалии.
– Я получил прелестное донесение, – сказал адмирал. – Оказывается, Пикассо предложил президенту Агирре и правительству басков по окончании Выставки забрать картину себе. Ты сейчас лопнешь со смеху. А те сказали, мол, нет, большое спасибо. А знаешь, как выразился комиссар павильона, художник-баск Уселай? «Это семь на три метра порнографии, гадящей на Гернику, на всю Страну Басков и вообще на все».
Он остановился, очень довольный собственными словами. Взглянул на Фалько, словно призывая его в свидетели:
– Вот, хотели Пикассо? Хотели? Нате, получите и распишитесь, кушайте его на доброе здоровьечко! – И постучал Фалько черенком трубки по плечу.
Тот, надвинув шляпу-панаму на глаза, задрал голову, чтобы получше рассмотреть германский и советский павильоны, стоявшие по обе стороны проспекта: огромная бетонная башня, увенчанная золоченым орлом со свастикой в когтях и со свастиками у подножия, вписанными в белые круги на красных знаменах, высилась напротив тридцатиметровой скульптурной группы – мужчина и женщина, вероятно, рабочий и колхозница, взметнув над головой молот и серп, возвещали пришествие славного пролетарского будущего. Две ипостаси тоталитаризма встретились лицом к лицу.
Адмирал с любопытством проследил его взгляд:
– Ну, что скажешь?
Фалько немного подумал:
– Симметрия.
– Больше ничего?
– Зловещая симметрия.
Адмирал снова – на этот раз обстоятельней – оглядел оба павильона.
– Ты прав, – заключил он. – Жуть берет, а?
– Да уж.
– Скверные времена настают для архитектуры малых форм.
– Интересно, как будет бедняжка Европа вылезать из того, что на нее надвигается?
– Уже надвинулось.
На террасе оказался свободный стол, и они заняли его, поглядывая на вздымающиеся к небу струи фонтана. Над павильонами на другом берегу, за врезанным в небесную синеву мостом Йены поблескивала ажурным металлом Эйфелева башня.
– Когда возвращаешься в Испанию? – спросил адмирал.
– Утренним экспрессом в Андай. А вы?
– На будущей неделе увидимся в Саламанке – у меня тут еще есть дела. Явишься ко мне во вторник.
– Будет исполнено.
– А до тех пор постарайся не вляпаться, утешая жен, чьи мужья на фронте. Помни, что нынче почти у всех мужей пистолет на боку.
Они заказали чинзано и отказались от альбома с видами Выставки за двадцать пять франков. Très cher, сказал адмирал, обмахиваясь шляпой. Слишком дорого.
– Ты славно поработал с Баярдом, знаешь? Да и все остальное тоже вышло недурно.
– Прикажете принять как похвалу, господин адмирал? На вас непохоже, а для меня непривычно.
– Ладно-ладно. Это не послужит прецедентом. Иногда ты ошибаешься и проваливаешь задание. – Адмирал огляделся и понизил голос: – Как ты считаешь – тело не обнаружится?
– Вряд ли.
– Ну да, советский стиль, тебе знакомый… Все запутать, ненавязчиво предложить бегство, почетный отход от дел, своего рода «золотой парашют». Это их фирменный стиль. Они только что провели такую акцию в Барселоне с одним троцкистом, заподозрив, что он перешел на нашу сторону. Андрес Нин его зовут… Звали – потому что сейчас он мертвей моей бабушки… Сомнения разрушительней, чем уверенность.
Принесли вермут, и адмирал омочил усы в своем бокале. Потом поднял его, рассматривая на свет, и остался доволен. Сделал еще глоток.
– Можно вас спросить?..
– Рискни – и увидим, можно ли.
– Как давно вы узнали, что Эдди Майо – британский агент?
– С самого начала знал.
– А мне почему не сказали?
– Не счел нужным. Эта информация тебе не пригодилась бы.
