Когда книга была закончена, по неизвестным причинам Мэрилин не решилась ее опубликовать. Она передала рукопись известному фотографу Милтону Грину. С ним ее связывали тогда и дружба, и деловые отношения: они вместе создали фирму по производству фильмов «Мэрилин Монро продакшн». Позднее Мэрилин рассорилась с Грином, но рукопись так и осталась у него. После смерти актрисы прошло 14 лет, и только тогда Грин, по договоренности с наследником Монро, которым, по ее завещанию, стал Ли Страсберг, решился, наконец, издать рукопись.
Давайте познакомимся теперь с несколькими новеллами, повествующими о детских годах Нормы Джин (так она всегда себя называла, оставляя имя Мэрилин Монро лишь для актерской карьеры).
Вот непритязательная, но берущая за душу история о детских годах, приемных родителях, матери и белом рояле
[1].
* * *
«Я думала, что люди, у которых я жила, были моими родителями. Я называла их мамой и папой. Однажды женщина сказала мне: „Не зови меня мамой. Ты уже большая и знай: я тебе не родня. Ты просто здесь живешь. Твоя мама придет завтра утром. Ты можешь называть ее мамой, если хочешь“.
Я сказала — спасибо. Я не спросила о ее муже, которого я звала папой. Он был почтальоном. Обычно по утрам я садилась на край ванны, смотрела, как он бреется, и задавала ему вопросы — где восток, а где юг, сколько всего людей в мире… Он, единственный, всегда отвечал на мои вопросы.
У людей, которых я считала родителями, были свои дети. Эти люди не были злыми. Просто они были бедны. У них не было ничего лишнего даже для своих собственных детей, не говоря уже о других. И для меня ничего не оставалось. Мне было семь лет, и я несла свою долю работы по дому: мыла полы и посуду, выполняла разные другие поручения.
Моя мама пришла за мной на следующий день. Она была привлекательной женщиной, но никогда не улыбалась. Я видела ее и раньше, но не знала, кто она.
Когда на этот раз я сказала: „Здравствуй, мама“, она внимательно посмотрела на меня. Она никогда не целовала меня, не держала за руку и вообще редко разговаривала со мной. Тогда я ничего не знала о ней, но позднее узнала многое. Когда сейчас я думаю о ней, мое сердце болит за нее вдвое сильнее, чем когда я была ребенком. Мне больно за нас обеих.
Моя мама вышла замуж пятнадцати лет. У нее было двое детей до меня, и она работала монтажером на киностудии. Как-то раз, вернувшись домой раньше обычного, она застала своего молодого мужа в постели с другой женщиной. Поднялся большой скандал, и муж ушел, хлопнув дверью.
Однажды, пока мама горевала о разрушенном браке, он тайно вернулся и выкрал малышей. Моя мама потратила все свои сбережения, стараясь вернуть детей. Она охотилась за ними долгое время. Наконец, она узнала, что они живут в Кентукки, и на попутных добралась до места.
У нее уже совсем не было денег, и силы оставили ее, когда она, наконец, увидела своих детей. Они жили в красивом доме. Их отец был снова женат и в полном порядке.
Она встретилась с ним, но ни о чем не попросила, не попросила даже позволить ей обнять детей, которых она искала так долго. Как мать в фильме „Стелла Даллас“
[2], она повернулась и ушла, чтобы дети могли наслаждаться счастливой жизнью, которую она им дать не могла.
Я думаю, что-то большее, чем просто бедность, заставило мою маму уйти. Когда она увидела, что ее малыши смеются и играют в красивом доме среди счастливых людей, она, должно быть, вспомнила свое собственное детство. Ее отец умер в доме для душевнобольных, и ее бабушку поместили в такой же дом в Норволке, там она и скончалась безумной. Ее брат покончил с собой. Были в нашей семье и другие тайны.
Так вот, моя мама вернулась в Голливуд без детей и снова стала работать монтажером на студии. Все это было еще до моего рождения.
День, когда мама приехала к почтальону и взяла меня к себе в гости, был первым счастливым днем в моей жизни, который я помню.
Я бывала в квартире мамы и раньше. Больная, она не могла ни воспитывать меня, ни работать; она платила почтальону пять долларов в неделю, чтобы он приютил меня. Но время от времени она приводила меня к себе на пару часов.
Я всегда боялась, когда приходила к ней, и большую часть времени проводила в стенном шкафу в спальне, прячась среди одежды. Она редко обращалась ко мне, разве что несколько фраз, вроде „не шуми, пожалуйста, Норма“. Она говорила это, даже если я лежала в кровати и читала. Даже шелест страниц раздражал ее.
Одна вещь в маминой комнате привлекала мое внимание: фотография на стене. В комнате не было других фотографий, только одна эта в рамке.
Когда я навещала маму, я всегда смотрела на эту фотографию затаив дыхание, боясь, что она запретит мне смотреть. Я уже знала по опыту, что мне всегда запрещалось делать то, что мне хотелось.
На этот раз мама заметила, что я смотрю на фотографию, но не заругалась. Наоборот, она поставила меня на стул, чтобы я лучше ее рассмотрела.
„Это твой отец“, — сказала она.
Я была так счастлива, что чуть не свалилась со стула. Это было так прекрасно — иметь отца, смотреть на его фото и знать, что я его дочь. И какая это была чудесная фотография… На нем была фетровая шляпа с широкими, слегка загнутыми полями. Его глаза смеялись, а тонкие усики напоминали Кларка Гейбла
[3]. Я почувствовала необыкновенный прилив теплых чувств к этой фотографии.
Мама добавила: „Он погиб в автокатастрофе в Нью-Йорке“.
Тогда я верила всему, что мне говорили, но этому не поверила. Я просто не могла поверить, что машина переехала папу и он умер. Я спросила маму, как его звали. Она не ответила, ушла в свою спальню и заперлась.
Годы спустя я узнала и его имя, и многое другое о нем — он жил в том же доме, что и мама, они полюбили друг друга, а потом он ушел, бросил ее, когда она меня рожала, даже не взглянув на свою новорожденную дочь.
Странно, что все, что я о нем узнавала, не сказывалось на моем к нему отношении. В ту ночь, когда мама сказала, что это отец на фото, я мечтала о нем во сне. И я мечтала о нем еще тысячи раз после. И каждый раз, вспоминая его улыбку и загнутые поля шляпы, я чувствовала тепло в груди, чувствовала, что я не одинока. Когда год спустя я завела что-то вроде альбома, то на первой странице поместила фото Кларка Гейбла, потому что он был похож на моего отца — особенно его усики и манера носить шляпу.
И я стала мечтать, но не о мистере Гейбле, а о моем отце. Бывало, возвращаюсь домой из школы, идет дождь и мне нездоровится, а я представляю, что папа ждет меня и сердится, что я не надела галоши. У меня тогда не было своих галош, и дом, куда я шла, не был моим домом. Это было место, где я была просто ребенком-служанкой — убирала, стирала белье, мыла полы, бегала по разным поручениям и помалкивала.
