Больше всего я мечтала о красоте. Я представляла, как становлюсь красавицей и прохожие оборачиваются мне вслед. Я думала о цветах моих платьев — золотой, красный, зеленый, белый. Я воображала, как я гордо шагаю, вся в прекрасном наряде, люди восхищаются мною, я слышу одобрительный шепот. Я придумывала эти слова и фразы и повторяла их вслух, словно их произносил кто-то другой.
Мечты облегчали мою жизнь и работу. Когда я прислуживала за столом в одной из самых бедных и самых несчастных семей, где я жила, я представляла, что работаю в элегантной гостинице, одета в изящную форму официантки, и все, кто входит в огромный зал, где я подаю блюда, останавливаются, чтобы посмотреть на меня, полюбоваться и открыто выразить восхищение.
Я никогда не мечтала о любви, даже когда впервые влюбилась. Мне тогда было около восьми лет. Я влюбилась в мальчика на год старше меня по имени Джордж. Обычно мы прятались в траве, пока он не пугался, вскакивал и убегал.
Меня же то, что мы делали в траве, нисколько не пугало. Я знала, что это нехорошо, иначе мы бы не прятались, но я не знала, что именно в этом дурного. Ночью я лежала без сна и старалась понять, что же такое секс и что такое любовь. Я хотела задать сотни вопросов, но некому было их задавать. А главное, я знала, что взрослые всегда говорят детям неправду, они лгут об всем — от супа до Деда Мороза.
И вот однажды я узнала все о сексе, без всяких вопросов. Мне было почти девять, и я жила в семье, где одну из комнат снимал квартирант по имени Киммель. У него был суровый вид, и все уважали его и называли мистер Киммель.
Однажды, когда я проходила мимо его комнаты, дверь внезапно открылась, и он тихо сказал: „Норма, зайди ко мне, пожалуйста“.
Я подумала, что он хочет дать мне какую-то работу.
„Куда мне надо сходить, мистер Киммель?“ — спросила я.
„Никуда“, — ответил он и закрыл за мной дверь. Улыбаясь, он повернул ключ в замке.
„Теперь ты не можешь выйти“, — сказал он, словно мы играли в какую-то игру.
Я стояла и смотрела на него. Я была испугана, но не осмеливалась закричать. Я знала, если я закричу, меня опять с позором отправят в приют. И мистер Киммель тоже это знал.
Когда он обнял меня, я стала бороться и отбиваться изо всех сил. Я сопротивлялась как могла, но не проронила ни звука. Он был сильный и не дал мне вырваться. Он только шептал, чтобы я была хорошей девочкой.
Когда он отпер дверь и дал мне выйти, я побежала, чтобы рассказать „тете“, что мистер Киммель сделал со мной. „Я хочу сказать вам что-то, — запиналась я, — о мистере Киммеле. Он, он…“
„Тетя“ оборвала меня.
„Только посмей сказать что-нибудь дурное о мистере Киммеле. — Она не на шутку рассердилась. — Мистер Киммель прекрасный человек. Он наш главный жилец!“
Мистер Киммель вышел из комнаты и стоял в дверях, улыбаясь.
„Постыдилась бы, — кричала „тетя“, бросая на меня гневные взгляды, — жаловаться на людей!“
„Да это совсем другое, — начала я, — я хочу сказать, что мистер Киммель…“
Я снова начала запинаться и не смогла закончить фразу. Мистер Киммель подошел ко мне и протянул пять центов.
„Пойди и купи себе мороженое“, — сказал он.
Я бросила монетку ему в лицо и выбежала из комнаты.
Я рыдала в постели всю ночь и хотела умереть. Я думала: „Неужели нет никого, кому я могу рассказать о том, что случилось?“ Мне хотелось кричать. Но я не закричала.
Через неделю вся семья, включая мистера Киммеля, отправилась на собрание религиозного возрождения в большом шатре. „Тетя“ настаивала, чтобы я пошла с ними.
Народу было много. Все внимательно слушали проповедника. Он посвятил свою проповедь грешности всего земного. В заключение он призвал всех грешников выйти к алтарю Господню и покаяться.
Опережая всех, я бросилась к нему и начала рассказывать о моем „грехе“. „На колени, сестра“, — приказал он.
Я упала на колени и, захлебываясь, заговорила о мистере Киммеле, о том, как он надругался надо мной. Но другие „грешники“ толпились вокруг. Они тоже упали на колени, начали причитать о своих грехах и оттерли меня в сторону.
Я оглянулась и увидела, что мистер Киммель стоит среди несогрешивших и громко и благочестиво молит Бога о прощении чужих грехов».
* * *
Время шло, девочка становилась подростком, подросток постепенно превращался в девушку. Волнующие перемены в жизни Норма Джин отразила в следующем рассказе.
«В двенадцать лет я выглядела на все семнадцать. Мое тело уже вполне оформилось. Но никто, кроме меня, этого не знал. Я по-прежнему носила приютскую форму — синее платье и кофточку, так что я была похожа на дылду-переростка.
У меня не было денег. Другие девочки ездили в школу на автобусе. Я же не могла заплатить даже десять центов за проезд. В любую погоду я вышагивала две мили от дома моей „тети“ до школы.
Я ненавидела ходить пешком, я ненавидела школу. У меня не было друзей. Одноклассники редко заговаривали со мной и никогда не принимали в свои игры. Никто и никогда не провожал меня домой и никто не приглашал к себе. Отчасти потому, что я жила в бедном районе, где в основном селились мексиканцы и японцы. Другая причина — я не умела улыбаться.
Однажды сапожник, стоявший на пороге своей мастерской, остановил меня по дороге в школу.
„Как тебя зовут?“ — спросил он.
„Норма“.
„А фамилия?“
Я не хотела называть свою фамилию — Мортенсон, — потому что это была не фамилия человека в ковбойской шляпе и с усиками. Так что я ничего не ответила.
„Ты странный ребенок. Я наблюдаю за тобой каждый день, когда ты проходишь мимо, и никогда не видел, чтобы ты улыбалась. Так ты ничего не добьешься в жизни“.
Я направилась в школу, ненавидя сапожника.
В школе одноклассники часто шептались между собой, хихикали, уставившись на меня. Они называли меня идиоткой и надсмехались над моей приютской одеждой. Мне было безразлично, что они считают меня идиоткой. Я знала, что это неправда.
Однажды утром оказалось, что обе мои белые блузки порвались, и если бы я принялась их чинить, то опоздала бы в школу. Я попросила одну из моих „сестер“ одолжить мне что-нибудь из одежды. Она была моей ровесницей, но поменьше.
Я пришла в школу, как раз когда начинался урок математики. Пока я шла по классу на свое место, все на меня уставились, словно у меня вдруг выросли две головы. Отчасти это так и было. Округлости выступали под облегающим свитером.
На перемене полдюжины мальчишек окружили меня. Они шутили и сверлили глазами мой свитер, как будто это была золотая жила. Я уже знала, что у меня довольно большая грудь, но не придавала этому значения. Но она произвела сильное впечатление на моих одноклассников.
После школы четверо мальчиков провожали меня домой пешком, везя свои велосипеды. Я была в восторге, но не показывала виду, будто все это было в порядке вещей.
