Лет с двенадцати Норма Джин полюбила кино. Ей нравились исторические фильмы типа «Мария Антуанетта» (1938) с Нормой Ширер и Тайроном Пауэром. Она восхищалась Бетт Дейвис в «Иезавели» (1938). Вечером после просмотра, заперев дверь, она повторяла сцены из кинокартин, плакала, воображала себя на месте героинь.
С 14 лет Норма Джин стала ощущать себя женщиной. Грэйс и Ана завивали ей волосы, у нее была отличная кожа без подростковых прыщей; она была довольно высокой и крупной девочкой с развитыми формами.
Решение всех проблем тетя Грэйс видела в замужестве. И кандидата нашли по соседству. Через восемнадцать дней после того, как ей исполнилось шестнадцать, Норма Джин вышла замуж за девятнадцатилетнего Джима Догерти. Вот как об этом периоде своей жизни рассказывала сама Мэрилин.
«После поразившего меня пляжного случая ничего не произошло. Я снова ходила в школу, снова носила синее платье и белую кофточку. Но вместо того чтобы извлечь урок из происшедшего, я приходила во все большее замешательство. Как, впрочем, и школа. Моя школа не имела никакого представления о том, как справиться с тринадцатилетней сиреной.
Почему я стала сиреной? Я не имела ни малейшего понятия. У меня в голове вовсе не было никаких сексуальных мыслей. Я не хотела, чтобы меня целовали. Не мечтала, чтобы меня соблазнил принц или кинозвезда. По правде говоря, при всех этих губных помадах, косметике и округлых формах я была так же бесчувственна, как какое-нибудь ископаемое. Но, кажется, на окружающих я воздействовала прямо противоположным образом.
Мальчишки ухаживали за мной так, будто я была единственным существом женского пола во всей округе. Будучи подростками, они ограничивались прощальным поцелуем и неловким объятием в коридоре. На самом деле я без труда отражала атаки большинства ухажеров. В пятнадцать — восемнадцать лет парни не слишком настойчивые любовники. Я думаю, что, если бы опытные женщины не соблазняли их, мальчишки сохраняли бы невинность так же долго, как и девочки (если они сохраняют).
Среди моих ухажеров были, однако, и молодые люди, вступавшие между собой в реальное соперничество, а время от времени попадался даже настоящий „волк“, с полным набором соблазнительной терминологии и планов. Этих было особенно легко дурачить, просто потому, что мне их не было жаль.
По правде говоря, я не чувствовала никакой обиды на них, даже на тех, которые портили мне прическу. Если уж говорить начистоту, я даже завидовала им. Я бы хотела желать чего-нибудь так же сильно, как они. Но я ничего не желала. Они могли с тем же успехом ухаживать за спящим в берлоге медведем.
Все мои поклонники говорили одно и то же, хотя и на разные лады. Это якобы была моя вина, что им хотелось целовать и обнимать меня. Некоторые утверждали, что причина во мне, в том, что я смотрю на них взглядом, полным страсти. Другие заявляли, что их завораживает мой голос. Многие сообщали мне, что я излучаю некие вибрации, которые валят их с ног. Я всегда считала, что они говорят о ком-то другом, не обо мне. Это все равно, как если бы они утверждали, что их привлекают мои бриллианты и рубины. Во мне не только не было никакой страсти, я просто-напросто не знала, что это такое.
Я часто лежала по ночам без сна, размышляя, почему эти мальчишки толкутся вокруг меня. Я этого не хотела. Я хотела бы играть в разные игры на улице, а не в спальне. Иногда я позволяла одному из мальчиков поцеловать меня, стараясь понять, в чем же смысл этого акта. Но не могла.
В конце концов я решила, что ребята так ко мне шьются потому, что я сирота и некому ни позаботиться обо мне, ни прогнать их. В результате я стала относиться к моим ухажерам очень холодно. Но ни холодность, ни откровенное пренебрежение, ни крики — „убирайтесь отсюда“, „не приставайте ко мне“, „не хочу целоваться с открытым ртом“, — ни мое холодное отношение ничего не меняли. Мальчишки преследовали меня, словно я была вампиром с розой в зубах.
Девочки в школе тоже были проблемой, но тут я, по крайней мере, все понимала. Чем старше я становилась, тем сильнее они меня не любили. Теперь меня никто не обвинял в краже щетки для волос, десяти центов или ожерелья. Зато меня обвиняли в краже их молодых людей.
Тетя Грэйс посоветовала мне, как выйти из положения.
„Тебе надо замуж“, — сказала она.
„Я слишком молода“, — ответила я. Мне было тогда всего пятнадцать.
„Я так не думаю“, — засмеялась тетя Грэйс.
„К тому же я не вижу никого, кто хотел бы взять меня замуж“.
„Нет, такой человек есть“, — парировала тетя Грэйс.
„Кто?“
„Джим“, — ответила тетя Грэйс.
Так звали мистера Догерти. Он жил неподалеку. Он был взрослый, вежливый и даже симпатичный на вид.
„Но Джим ухаживает за моей „сестрой““, — недоумевала я.
„Но ведь это тебя, а не ее он пригласил на футбольный матч“, — не сдавалась тетя Грэйс.
„Это было так безнадежно скучно, — ответила я. — Он такой же, как и все другие, только выше ростом и вежливее“.
„Вежливость — очень большое достоинство мужчины“, — не сдавалась тетя Грэйс.
„Дядя“ и „тетя“, с которыми я жила последнее время — моя девятая приемная семья, — помогли мне принять решение. Они готовились к переезду в другой город. Это значило, что придется вернуться в приют и ждать, пока не найдется очередная семья, готовая „удочерить“ меня за пять долларов.
Я вышла замуж за Джима Догерти.
Первое следствие моего замужества — я стала еще меньше интересоваться сексом. Мой муж или этого не замечал, или не обращал на это внимания. Мы оба были слишком молоды, чтобы открыто обсуждать такую щепетильную тему.
На самом деле наш брак был своего рода дружбой с сексуальными привилегиями. Позднее я узнала, что многие браки только этим и ограничиваются. И что большинство мужей хороши как любовники, только если они обманывают своих жен.
Родителям Джима я не особенно нравилась, и я их за это не виню. Я была странной женой. Я не любила взрослых — я предпочитала лучше мыть посуду, чем сидеть и разговаривать с ними. Как только они начинали играть в карты или ссориться, я старалась выскользнуть из дома, чтобы поиграть с детьми на улице. Я любила общаться с мальчиками и девочками моложе меня. Я играла с ними до тех пор, пока муж не выходил и не звал меня домой.
Мой брак не причинил мне боли, но и не принес счастья. Мы с мужем редко разговаривали. И не потому, что мы ссорились. Просто нам нечего было сказать друг другу. Позднее я видела много супружеских пар, похожих на нас с Джимом. Я бы сказала, что самые прочные браки те, что скреплены молчанием.
Самое важное, что принес этот брак, он навсегда покончил с моим статусом сироты. За это я была благодарна Джиму. Он был моим Лохинваром
[8], освободившим меня от синих платьев и белых кофточек.
