– Обрати внимание, мой друг, на этот дом! Приятно думать о том, что под этой крышей скрывается и вызревает целая бездна талантов.
– Как ананасы в оранжереях, – сказал Бегемот.
Съезд не был, да и не мог быть деловым мероприятием: он превратился в крупную политическую демонстрацию. Приход к власти Гитлера особо поднимал значение Сталина в глазах сочувствующей интеллигенции как защитника гуманистической культуры. Эренбург: «Вдруг все встали и начали неистово аплодировать: из боковой двери, которой я не видел, вышел Сталин, за ним шли члены Политбюро – их я встречал на даче Горького. Зал аплодировал, кричал. Это продолжалось долго, может быть десять или пятнадцать минут. Сталин тоже хлопал в ладоши. Когда аплодисменты начали притихать, кто-то крикнул: “Великому Сталину ура!” – и все началось сначала. Наконец все сели, и тогда раздался отчаянный женский выкрик: “Сталину слава!”
Мы вскочили и снова зааплодировали. Когда все кончилось, я почувствовал, что у меня болят руки» (48).
Но не только на съезде писателей верноподданнические настроения охватывали лучших представителей русской интеллигенции. Интеллигенции, заметим, не слишком просоветской. К. Чуковский (на съезде комсомола): «Косарев – обаятелен. Он прелестно картавит, и прическа у него юношеская. Нельзя не верить в искренность и правдивость каждого его слова. Каждый его жест, каждая его улыбка идет у него из души. Ничего фальшивого, казенного, банального он не выносит. Какое счастье, что детская л-ра наконец-то попала в его руки. И вообще в руки Комсомола. Сразу почувствовалось дуновение свежего ветра, словно дверь распахнули. Прежде она была в каком-то зловонном подвале, и ВЛКСМ вытащил ее оттуда на сквозняк. Многие фальшивые репутации лопнут, но для всего творческого подлинного здесь впервые будет прочный фундамент» (49). От себя добавим, что во время «Великого террора» А. Косарев проявил себя людоедом не хуже других, и под конец угодил в ту же мясорубку. Но пока все в эйфории.
Союз писателей на деле превращал писателей в государственную элиту. В рамках этой организации писатели были окружены заботой, и, заодно, бдительным контролем. Но главное, регулировался доступ к самому важному для писателя благу – возможности публиковать свои произведения. Ради доступа к типографии автор способен на многое, поскольку профессиональный литератор подсознательно считает человека, лишенного возможности общаться с вечностью, существом неполноценным. Ю. Нагибин называл это «трагедией непишущего человека», вдумайтесь в определение. Только запечатленный на скрижалях остается в истории, обретает вечную жизнь. И вообще, многостраничный разговор с неглупыми собеседниками, жившими и живущими, – особое удовольствие… Писатели мыслят категориями бессмертия и разговорами поколений. Им предложили и то, и другое, и бутерброд с маслом вдобавок.
Еще до начала писательского съезда, 16 августа, Б. Пастернак писал жене: «Думаю, больше всего времени займет тут питание, на которое получил уже талон и которым нельзя будет пренебречь, потому что оно бесплатное и хорошее, но где-то на Тверской». О том же вспоминал и Е. Шварц: «Обедами, завтраками и ужинами во все время съезда кормили нас бесплатно в ресторане на Тверской… В ресторане играл оркестр, все выглядело по-ресторанному пышно, только спиртные напитки не подавались. Да и то днем. Вечером, помнится, пили за свой счет» (50). Если средняя стоимость обеда рабочего составляла 84 коп., служащего в учреждении – 1 руб. 75 коп., а обед в коммерческом ресторане стоил 5 руб. 84 коп., то стоимость питания делегатов составляла 40 руб. в день. Прощальный банкет писателей был поистине царским, поскольку меню составляли из расчета 150 рублей на человека (51).
Организаторы съезда также понимали, что одной из «угроз» съезду стал бы уход писателей за покупками по магазинам столицы. Поэтому решили сделать снабжение делегатов централизованным – все они могли делать покупки в специализированном магазине № 118. В связи со съездом магазин переоборудовали и переоформили, был изготовлен специальный пропуск и установлен особый порядок приобретения товаров делегатами. Сюда поступили на продажу готовое платье, обувь, трикотаж на сумму 7500 рублей, также товары других групп: хлопчатобумажные и шелковые ткани, резиновые изделия, 300 московских патефонов, 100 гатчинских патефонов, 8000 грампластинок, 50 велосипедов, 200 карманных часов. Одним из счастливых покупателей оказался все тот же Е. Шварц, купивший в распределителе патефон с пластинками.
Большая сделка между властью и авангардом интеллигенции состоялась, хотя к праздничному столу пригласили и не всех. Например, ни О. Мандельштам, ни М. Булгаков делегатами съезда избраны не были. В те эпохальные дни Булгакова случайно повстречал известный драматург Афиногенов:
– Михаил Афанасьевич, почему вы на съезде не бываете?
– Я толпы боюсь
[107] (52).
Несмотря на все шероховатости, I съезд Советских писателей успешно состоялся. Власть показала свою заботу о преданных ей мастерах слова, щедрость и готовность оплатить их «услуги». В свою очередь, писатели продемонстрировали внешнее единство и закрепили навыки двоемыслия.
Раздвоенное сознание, характерное для советской интеллигенции, доминирующее в ее психологическом состоянии вплоть до наших дней, вызывает оторопь у психиатров. Искусствовед А. Чегодаев пафосно заявляет: «Очень сильно заблуждаются те историки, что считают сталинские времена сплошным беспросветным мраком. Очень дурному и мрачному времени всегда противостояла глубокая и решительная оппозиция настоящих художников, писателей, артистов, режиссеров, музыкантов…» (53) Какая «решительная оппозиция», особенно после 1937 года!? Где они зарплату получали? В лучшем случае, легкое фрондерство.
VI
Итак, в начале 1930-х годов массовые общественные и культурные движения переводятся в режим функционирования формальных институтов. Писатель не зависит от таланта или уровня популярности, в ходу совершенно другие правила игры – партийная и политическая целесообразность, место в бюрократической иерархии, личные связи. Согласие с внешне легкими правилами образа жизни обеспечивают симбиоз с властью через перспективы карьерного роста. Кроме того, появление писательского сверхобъединения, которому, по сути, противопоставить нечего, содействовало развитию патерналистских, иждивенческих настроений в творческой среде.
Ко времени воцарения Л. Брежнева Союз писателей давно уже является естественным элементом идеологической службы. Причем службы окостеневшей. Ради интереса можно сравнить некоторые данные по двум знаковым писательским съездам – первым (1934 г.) и пятым (1971 г.). Средний возраст делегатов I съезда советских писателей – 35,5 лет, V съезда – 56 лет.
На I съезде среди делегатов было 52,8 % члена партии, а на V съезде – 80 %. При этом свою основную задачу – контроль и обеспечение сносных условий существования для творческих работников – Союз исправно выполнял. Он вел успешную хозяйственную деятельность, не получал от государства дотаций, более того, сам отчислял в госбюджет до 800 миллионов рублей в год
[108]. То есть писатели, находящиеся «в обойме», чувствовали себя весьма неплохо.
