Тот же В. Катаев, считавший себя учеником великого И. Бунина, рассуждает о судьбе своего удалившегося в эмиграцию учителя: «…мне хотелось плакать от отчаяния, думая о той страшной трагедии, которую пережил Бунин, о той непоправимой ошибке, которую он совершил, навсегда покинув Родину. И у меня не выходила из ума фраза, которую мне сказал Нилус:
– Какие же у Ивана тиражи? Пятьсот, восемьсот экземпляров.
– У нас бы его издавали сотнями тысяч, – почти простонал я. – Поймите, как это страшно: великий писатель, который не имеет читателей. Зачем он уехал за границу? Ради чего?
– Ради свободы, независимости, – строго ответил Нилус.
Я понял: Бунин променял две самые драгоценные вещи – Родину и Революцию – на чечевичную похлебку так называемой свободы и так называемой независимости, которых он всю жизнь добивался…» (82)
Очень показательный фрагмент – что важнее для писателя: «независимость и чечевичная похлебка» или тиражи плюс очередная революция? Катаев-то свой выбор сделал. Как и большинство других. Это был осознанный выбор взрослых людей, в котором они вполне отдавали себе отчет, в том числе и В. Катаев – боевой офицер царской армии. Или «красный граф» А. Толстой. Вспоминает художник Ю. Анненков: «…Так как не было водки, мы пили коньяк. Толстой становился все более весел, у него никогда не было “грустного вина”.
– Я циник, – смеялся он, мне на все наплевать! Я простой смертный, который хочет хорошо жить, хорошо жить, и все тут… Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург – все они акробаты» (83).
Этот непростой выбор все время возникал и перед М. Булгаковым: «15 мая.(1937 г.) Днем был Дмитриев.
– Пишите агитационную пьесу!
М.А. говорит:
– Скажите, кто вас подослал?
Дмитриев захохотал. Потом стал говорить серьезно:
– Довольно! Вы ведь государство в государстве! Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один Вы остались. Это глупо!» (84). Оставалось только изыскать вдохновение. Противостояние с режимом закончилось написанием просталинской пьесы «Батум».
В 1939 году писатели были впервые награждены орденами, что считалось очень важным событием в биографии: орден равнялся, как и Сталинская премия, официальному признанию. Появился новый термин – «писатель-орденоносец». Еще один предмет для зависти, интриг и переживаний. «Награжденные – и среди них Юрий Тынянов (родственник автора – В. Каверина) – поехали в Москву, мне ничего не оставалось, как проводить их, – весело, спокойно, но в таком душевном упадке, какого, кажется, я никогда до тех пор не испытывал. Бессонница мучила меня, я сильно похудел и не расхворался, кажется, только потому, что мне удалось вернуться к работе» (85). Это ж надо так завистью изойти!
Известный художник Н. Альтман, развлекаясь, часто ловил тараканов в своей комнате и красил их в разные цвета. А одного выкрасил золотом и издевательски провозгласил: «Это таракан лауреат». Однако и сей остроумец через некоторое время задумчиво заметил: «Я до сих пор не придавал значения званиям и орденам – но с тех пор, как это стало вопросом меню…» (86)
В 1937 году эстонский журналист Н. Бассехес писал в своей очередной корреспонденции из Советского Союза, что зажиточную жизнь могут позволить здесь себе вести отдельные писатели (выделено мной – К.К.), для которых «золотой дождь» льется до тех пор, пока они считаются «политически благонадежными» (87). Разительно отличавшийся уровень жизни между отмеченными властью и рядовыми гражданами мог заставить задуматься самого скромного творца, как ему все-таки выслужиться, чтобы жить стало ему хоть немного легче. И здесь, как всегда впрочем, на помощь приходят не только талант и сноровка, но и меценаты. Таковые тоже завелись среди «красных патрициев». И один из главных – не удивляйтесь – нарком обороны Клим Ворошилов. «Командовать парадом буду я», – как любил говаривать Остап Бендер. В шаблонном, реальном приказе наркома фраза о подготовке к проведению традиционного парада на Красной площади звучала: «Командовать парадом буду я. Ворошилов». Но благодаря широкому успеху книги, наркомовскую формулировку таки пришлось изменить на «Командовать парадом поручено мне».
Климент Ефремович, скажем прямо, не «хватал звезд с неба» в смысле высокой культуры и образованности. Но, заслуженно или незаслуженно, пользовался репутацией наименее жестокого из всей сталинской команды. «Ворошилов читал много. Как раз военное дело мало читал, а художественную литературу читал не меньше меня», – отмечал впоследствии Молотов, и продолжал: «Мы все, конечно, такие слабости имели – барствовать. Приучили – нельзя это отрицать. Вот он начинал барствовать. В чем это выражалось? Любил иметь дело с художниками, любил театр… Ворошилов любил немного мецената изображать, покровителя художников и прочее. А те уж, конечно, старались вовсю» (88).
Много неизвестного о Ворошилове-человеке можно узнать из дневника его жены – Голды Давидовны Горбман. Запись от 20.09.1955 г.: «Сосновка напомнила мне времена, когда приходилось запросто бывать на даче под Москвой у тов. Сталина. Вспомнилось гостеприимство И.В., песни, танцы. Да, да – танцы. Плясали все, кто как мог: С.М. Киров и В.М. Молотов плясали русскую с платочком со своими дамами. А.И. Микоян долго шаркал ногами перед Надеждой Сергеевной (Аллилуевой), вызывая ее танцевать лезгинку. Танцевал он в исключительном темпе и азарте, при этом вытягивался и как будто становился выше и еще тоньше… Климент Ефремович отплясывал гопака или же, пригласив партнершу для своего коронного номера – польки – танцевал ее с чувством, толком и расстановкой» (89).
Хорошим танцором, значит, был, и должность наркома не мешала ему разбирать дрязги среди творческой интеллигенции, в том числе и танцующей – какие могут быть секреты между коллегами? Вот, например, дело Викторины Кригер, балерины Большого театра. Персона достаточно известная в свое время – заслуженная артистка Республики (1927), лауреат Сталинской премии (1946), заслуженный деятель искусств РСФСР (1951). Говорят, что по ее имени М. Кольцовым даже было изобретено название конкурса «Викторина», популярное до сих пор. Итак, В. Кригер обратилась с письмом, адресованным И. Сталину. Балерина жаловалась на нового директора Большого театра Е. Малиновскую, которая «по личному нелицеприятию» фактически отстранила вчерашнюю «приму» от работы в труппе. И что же Сталин – отправляет письмо по ведомству культуры? Ничуть не бывало – он пишет резолюцию: «Т. Ворошилов! Почему бы не помочь Кригер вернуться в Б. театр?» (90) И в 1930-е годы для немногих посвященных такой ход мысли генсека не казался странным. Поскольку к тому времени Климент Ефремович уже обрел, как сегодня бы сказали, стойкий имидж покровителя искусств. И проблему действительно решил.
Еще одним театральным меценатом числился К. Паукер – бывший парикмахер будапештской оперетты, ставший начальником охраны вождя. Когда удавалось выкроить свободный часок, он появлялся в своей персональной ложе в оперном театре, а в антракте проходил за кулисы, встречаемый аплодисментами актеров. Его благосклонности домогались все московские театральные знаменитости.
