II
Жизнь советских людей обильно уснащалась лозунгами, плакатами, транспарантами, диаграммами; их можно было видеть в цехах, учреждениях, служебных кабинетах, клубах, яслях, загсах, поликлиниках, магазинах, столовых. Лозунгами украшали стены домов, трамвайные вагоны, аэропланы, новостройки. Редкая фотография тех лет обходится без трех-четырех транспарантов, виднеющихся где-то на ближнем или дальнем плане. Например: «Бытие определяет сознание», «Рукопожатия отменяются», «Будь в каждой мелочи подобен Ленину», «Воздушный Красный флот – наш незыблемый оплот», «Долой капиталистическое рабство», «Старшие дошколята – все в октябрята», «Церковь – агентура империализма» и даже «Шушуканье по углам – преступление, которое надо выжигать каленым железом» или «Кто в наши дни складывает на груди руки – предатель рабочего дела. Кто слишком много машет ими – подозрителен».
Это не блажь, а одно из наиболее эффективных орудий культурной революции. Основной расчет был на то, что короткие фразы усваиваются людьми легче статей, которые малограмотные жители страны и прочитать-то не могли. Пропаганда становилась языком обращения власти к народу. Сначала вынужденным, а потом – привычным. Н. Крупская (книга «Ликвидация неграмотности и малограмотности. Школы взрослых. Самообразование») писала: «Малограмотная группа – одна из самых трудных. Обычно малограмотные группы распадаются всего быстрее…Кто следил за тем, как слушает малоподготовленный крестьянин или рабочий речи или лекции, замечал, вероятно, такой факт: в речи оратора слушатель улавливает одну-две мысли, особенно понравившиеся или не понравившиеся ему, – по ним он судит обо всей речи, не вникая в логическое развитие мыслей» (8). Собственно, на этом и построено упрощение современных рекламных слоганов или предвыборных призывов. Малограмотный человек 1920-х практически ничем не отличается от его не шибко образованного потомка эпохи «постмиллениума». Уловить два-три «особо понравившихся» предложения (лозунга, слогана) и по ним судить о смысле высказывания (программы, политической позиции) – зачастую именно на таком уровне судачат и судят у нас о политике и политиках.
Культурная революция привела к тому, что революционные лозунги стали активно перемежаться с воспитательными указаниями, пропаганда стала перемещаться на бытовой уровень: «Убей муху!», «Береги золотое детство!», «Уважай в женщине работницу!», «Сей махорку – это выгодно», «Сифилитик, не употребляй алкоголя», «Курильщик – вор кислорода и друг туберкулеза», «Сыпь хлеб в советские амбары – покупай нужные товары», «Ешь медленно, тщательно пережевывая» и т. д. и т. п. Борьба за повышение культуры быта воспринималась как одна из граней революции и модернизации страны. Ну, и собственно реклама – куда же без нее. Хрестоматийными стали слоганы «Нигде кроме, как в Моссельпроме» (В. Маяковский) или «Кто куда, а я в сберкассу» (В. Лебедев-Кумач).
Количество настенных текстов ошеломляло зарубежных гостей молодой Советской республики. Писатель Т. Драйзер: «Картины и инструкции, висящие повсюду касаются всех мыслимых тем, как-то: приготовление еды, стирка, физические упражнения, уборка дома, уход за лошадью, подготовка дома к зиме…» и т. д. Французский путешественник Ле Февр: «Улица говорит с вами, она думает и решает за вас, она относится к прохожему как к школьнику, уча его истинам о новой России» (9). Зачем? Чтобы «приобщить его (малообразованного человека – К.К.) к многогранной кипучей общественности, дать ему возможность быть активным членом общества, понимающим других и умеющим быть понятым другими». Это опять из Надежды Константиновны.
Главными видами пропаганды до сих пор остаются «командная», направленная на конкретную реакцию («Покупай… Делай… Голосуй…») и «условная» (т. е. создание условий) пропаганда, направленная на формирование общественного мнения, взглядов и представлений в долгосрочной перспективе на прочной и широкой основе. На этих принципах работала и машина советского агитпропа. Советская Власть вкупе со своей интеллектуальной элитой решала и текущие задачи воспитания, просвещения народа на элементарном бытовом уровне, и стратегические – взращивание человека новой породы.
Одновременно с лозунговостью окружающего мира создавался и особый советский «новояз», то есть предпринимались сознательные усилия, чтобы отделить молодежь от предыдущей культуры созданием особого стиля общения и жаргона, свойственного только людям нового поколения. Особо популярными становятся сокращения слов: пролеткульт, ширмассы, культуровень, пролетсуд, совдурак, ответработник, селькор, дортоварищ (дорогой товарищ), оргнеувязка, колдоговор, жалобкнига, примкамера, ликбез и т. д. Появились слова «ширпотреб» – товары широкого потребления, «руковод» (синоним руководителя), «деловод», «стекловица» – передовая статья в газете «Известия» (редактор Стеклов), «фабзайцы» – учащиеся школ фабрично-заводского ученичества (ФЗУ), «комса» – комсомольский актив.
Понятия официальной идеологии таким образом проникали в живой язык. Согласно исследованиям, в 1920-е годы специфические советские идиомы, например, «зажимание критики», «злоупотребление властными полномочиями», «нарушение советской демократии», «нарушение социалистической законности» и т. п. почти не встречаются в официальных обращениях рядовых граждан к власти. Но уже в 1930-е годы «новояз» густо пропитывает речевой поток жителей СССР, в том числе и колхозников (10). По восторженному замечанию М. Кольцова, в Советском Союзе каждый «ребенок знает, что такое режим экономии, Чемберлен, ячейка, октябрины, пинг-понг, учком, Шанхай, викторина, Автодор, кульшефство, баскетбол» (11). Рождался молодежный сленг, который отвратительно скрипел для любого человека, воспитанного в традициях старой русской литературы, но четко выделял носителей нового сознания, проводил невидимую черту между ними и архаичными миром классических понятий. Прибавьте к этому спортивный облик молодого человека: майки, шорты (спортивные трусы), короткие юбки и короткая стрижка у девушек – и вы получите портрет идеального комсомольца в весенне-летний период.
Тем же, кто думал по старинке и русский язык изучал в гимназиях, кто дышал литературной классикой, приходилось несладко. Желчность и нервный смех оставались их уделом. Высмеивая моду, М. Булгаков ехидно предлагал окружающим свои варианты сокращений, скажем, «Пампуш на Твербуле» по-булгаковски означало памятник Пушкину на Тверском бульваре. Известный лингвист Г. Винокур писал в 1929 году: «Невыносимы тысячекратно повторяемые “лицом к деревне”, “даешь Культкомиссию”, “крепи красный флот”, “режим экономии”. Все почти материалы нашей фразеологии – это изношенные клише, стертые пятаки… За этим словесным обнищанием, за этим катастрофическим падением нашей лингвистической валюты кроется громадная социальная опасность» (12). К. Паустовский: «Со времени работы в РОСТА я начал упорно обороняться от всего, что могло засорить тот внутренний мир, который я носил в себе и пытался передать другим. Больше всего я боялся заразиться стертым и беспомощным языком. Он безжалостно и быстро распространялся в те годы… Ко многим словам, таким, как “поприветствовать”, “боевитый” (их можно привести много), я чувствовал такую же ненависть, как к хулиганам. И не только потому, что они идут вразрез с характером русского языка, но еще и потому, что в них выражалось невежество и отсутствие национальных качеств» (13). К. Чуковский: «Нынче именно потому-то в упадке литература, что нет никакого спроса на самобытность, изобретательность, словесную прелесть, яркость. Ценят только штампы, требуют только штампов, для каждого явления жизни даны готовые формулы» (14). Многие из штампов пережили десятилетия. Именно тогда Крым начали называть «Всесоюзной здравницей», а Север – «Всесоюзной лесопилкой».
