Принципиально важным стало то, что большевики (пусть и вынуждено) отошли от стереотипов дореволюционного образованного общества, раболепствовавшего перед «просвещенной» Европой, и заняли (по всем внешним признакам) наступательную в отношении Запада позицию. Теперь СССР провозглашался знаменосцем прогрессивных идей. «Социализм в одной стране» стал декларацией интеллектуальной независимости от Запада.
Более того, передовой, по отношению к старой Европе, характер российской революции признавали многие деятели и на самом Западе. Поначалу большевизм в его ранней (западнической) фазе находил там даже определенную поддержку, хотя и меньшую, нежели буржуазно-демократическая Февральская революция, которую благосклонно приняли политики Франции и Англии. Любопытен в этом отношении анализ событий и их значения для Запада, сделанный по свежим следам великим английским писателем Г. Уэллсом. Из его книги «Россия во мгле» следует, что крестьянство в России своей численностью, влиянием и религией угрожает «просвещенному европейскому Западу». На основании своего мнения, этот влиятельный представитель «прогрессивной и просвещенной Европы» выдвинул тезис, который объективно оправдывал все репрессии советского режима в глазах Запада, а именно, что большевизм является для «западной городской цивилизации спасителем от распространения «варварства» диких крестьянских орд с Востока.
Смешно, конечно, когда вчера и сегодня о цивилизации рассуждают европейцы, которые до середины 1930-х годов ХХ века показывали себе подобных людей иных рас в зоопарках. Ведь только в 1935–1936 годах в Европе были ликвидированы последние клетки с неграми в зоопарках – в Базеле и Турине. А до этого «белые», как бы «цивилизованные» люди, охотно ходили смотреть на «черных» в неволе (а также на индейцев и эскимосов). Сей курьёзный факт показывает, насколько советское общество во многих социальных вопросах реально шло впереди западного капитализма. И можете представить, насколько революционен для Запада оказался советский фильм «Цирк», в котором громогласно провозглашалась равенство человеческих рас.
Что же касательно отношения к нам, скажем так: консервативные и ультраконсервативные силы Запада видели в появлении Советской республики непосредственную угрозу для себя, а левые круги следили за начинавшимся экспериментом с любопытством. Живейший интерес мира к советскому обществу 1920-х и 1930-х годов был связан с тем, что тогдашняя Европа еще не знала государства без эксплуатирующих классов и аристократической элиты. Собственно, смысл последовавшей вскоре «холодной войны» был в ликвидации этой реальной альтернативы.
II
В начале своего пути русская революция давала новое представление о социальном устройстве, обрисовывала новые перспективы в искусстве для послевоенной Европы. Революционный подход к жизни активно декларировался в юном советском искусстве: это обходилось государству дешевле, нежели реальные экономические достижения, и имело мощный пропагандистский заряд. Например, когда летом 1925 года в Париже открылась Международная выставка декоративного искусства, фурор на ней произвела именно советская экспозиция. И. Эренбург: «Гвоздем выставки был наш павильон; его построил молодой архитектор-конструктивист К.С. Мельников. Как многое из того, что делали наши конструктивисты и лефовцы, павильон никак нельзя было назвать утверждением утилитаризма: по лестнице было трудно подниматься, косой дождь прорывался в помещение. Здание было выражением романтики первых революционных лет. Экспонаты в большинстве принадлежали ”левым” художникам: макеты постановок Мейерхольда, Таирова, конструкции Родченко, ткани Л. Поповой, плакаты Лисицкого…» (3) Продвинутые парижане, сами законодатели мод, в то время считали советское искусство наиболее передовым в мире.
Кроме выставки, утверждали их в этом мнении «Броненосец “Потемкин”» С. Эйзенштейна, «Федра» А. Таирова, «Принцесса Турандот» Е. Вахтангова. В какой-то степени можно было говорить о воскрешении знаменитых «Русских сезонов» в Париже – только в новом исполнении.
Жадный интерес публики плюс недостаток информации о реальной жизни в СССР часто приводил к анекдотическим ситуациям. Скажем, повесть «Роковые яйца» М. Булгакова некоторыми западными СМИ была воспринята как описание реальных событий. С журналистами сыграла злую шутку манера автора в своей псевдодокументальной повести указывать точные даты, адреса, фамилии. Михаил Афанасьевич приводит настолько убедительные аргументы, оперирует такой массой деталей и живыми приметами времени, что этой истории поверили американские газеты и напечатали репортаж о странных событиях в далекой России, как о реально произошедших. Во время пребывания в США это очень позабавило В. Маяковского. В беседе с корреспондентом газеты «Заря Востока» поэт прокомментировал ситуацию: «Американская пресса лжет, не считаясь с фактами, просто в погоне за сенсациями и рекламой. Так, например, в один прекрасный день в одной из газет появилось сообщения под сенсационным заголовком «Змеиные яйца в Москве», которое оказалось изложением одного из рассказов Булгакова» (4). Тема «Змеиные яйца в Москве» значилась во многих афишах вечеров Маяковского, посвященных его поездке в Америку.
Европейские правые политики и общественные деятели, как уже сказано, видели в СССР врага, разносчика всемирной анархии (что в первые послереволюционные годы, пожалуй, соответствовало действительности). Большевизации приходилось опасаться всерьез, а потому на Западе принимались энергичные меры по созданию санитарного кордона из стран-лимитрофов вокруг Советского Союза и его экономической блокаде. По сути, Запад создал тогда в СССР автаркию автоматически – просто отрезав Советский Союз от внешнего мира.
После революции у нас почти не было товаров для экспорта. За жизненно необходимый импорт платить приходилось золотом
[130], роль которого в международной финансовой системе была гораздо выше, чем сейчас. А золота мало. У советского режима просто не оставалось выхода, как начать автономное, самостоятельное плавание в неизвестность. Так рождалась индустриализация.
Правящие классы Запада, сидящие на пороховой бочке мирового рабочего движения, усиленно подпитываемого из Москвы, внимательно наблюдали за внутренними метаморфозами политической и экономической жизни в СССР, пытаясь предугадать дальнейшие действия красного гиганта. Предчувствуя важные события, в страну зачастили иностранные туристы, гости и аналитики – будущие «советологи» и «кремлеведы». Ильф и Петров дают точный портрет одного из таких аналитиков:
– Я восхищен, – сказал профессор, – все строительство, которое я видел в СССР, грандиозно. Я не сомневаюсь в том, что пятилетка будет выполнена. Я об этом буду писать.
Об этом через полгода он действительно выпустил книгу, в которой на двухстах страницах доказывал, что пятилетка будет выполнена в намеченные сроки и что СССР станет одной из самых мощных индустриальных стран. А на двухсот первой странице профессор заявил, что именно по этой причине Страну Советов нужно как можно скорее уничтожить, иначе она принесет естественную гибель капиталистическому обществу.
