– С вами вчера говорил товарищ Жданов об одной сатире. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Понимаю, товарищ Сталин…
Далее автор мемуаров пересказывает сюжет карикатуры и получает от вождя конкретные пожелания. После – результаты госприемки:
– Ну, вот, – сказал Жданов. – Рассмотрели и обсудили. Есть некоторые поправки. Все они сделаны рукой товарища Сталина…
Я снова склонил голову, преклоняясь перед мудростью Вождя» (58).
Казалось бы, Ефимов приводит пример мелочности вождя, а на самом деле, это характерное для Сталина внимание к важным мелочам. Именно в мелочах таится дьявол. Зрительный образ действует на эмоции сильнее, чем словесный. Карикатура – жанр, привносящий в прессу элемент народного театра, лубка, адресован массовому Ребенку своей и чужой аудитории – с диаметрально различными эффектами. Лубочное послание в главном печатном органе страны, рассчитанное на международный резонанс, дело нешуточное.
После успешного испытания атомной бомбы в СССР риторика холодной войны скорее исполняла функции дымовой завесы, за которой развернулось долгосрочное экономическое состязание двух систем – состязание на истощение одной из сторон. Эренбург цитирует одного из американских политиков, который в доверительной беседе сказал ему: «Трумэн отнюдь не думает о войне. Он считает, что коммунизм угрожает некоторым странам Западной Европы и может восторжествовать, если Советский Союз экономически встанет на ноги, шагнет вперед.
Непримиримая политика Соединенных Штатов, испытания атомных бомб заставит Россию тратить все силы и все средства на модернизацию вооружения. Сторонники “твердого” курса говорят об угрозе советских танков, а в действительности они объявили войну советским кастрюлям» (59). Таким образом, кастрюли советских домохозяек оказались на линии фронта. И не только мирные кастрюли. В противостояние оказались вовлечены все, даже те, кто по идее, вообще ничего не должен смыслить в мировой политике.
В криминальной мифологии 1950-х годов, истолковывавшей действительность по принципу «враг моего врага – мой друг», с какого- то времени важное место заняла некая далекая и враждебная советскому начальству абстрактная «Америка», с ее замечательным президентом «Трумэном», который однажды начнет войну против СССР, а потом освободит всех уголовников из тюрем. Этот полуфольклорный персонаж – «Трумэн-освободитель», потом «Эйзенхауэр-освободитель» – пользовался в среде осужденных и блатных исключительной популярностью. Некий четырежды судимый Т. 20 октября 1957 г. выкинул из окна камеры две листовки: «Долой власть большевиков. Советам пора выбросить кусок ленинского тухлого мяса из мавзолея, чтоб не разлагался. Да здравствует и процветает Эйзенхауэр, Даллес и Соединенные Штаты капиталистических стран»; вторая листовка гласила: «Долой власть Советов. Да здравствует Эйзенхауэр с Даллесом и Соединенные Штаты Америки. Долой социализм и коммунизм. Да здравствует капитализм» (60). Это широко распространенное за колючей проволокой представление освобождавшиеся зеки брали «на волю», вносили в свою подпольную субкультуру и экономику. Такие вот неожиданные союзники, не считая прозападной интеллигенции и национал-сепаратистов, имелись поначалу у Соединенных Штатов. Но «война с кастрюлями» только начиналась.
В планах антисоветской войны также большое значение придавалось поощрению раскола не только внутри СССР, но и среди социалистических стран. Директива СНБ-58, утвержденная президентом США Г. Трумэном 14 сентября 1949 года, точно указывала адресата: «Мы должны всемерно увеличивать всю возможную помощь и поддержку прозападным лидерам и группам в этих странах. Начало или усиление психологической, экономической и подпольной войны сильно увеличит шансы на быстрое и успешное завершение войны, ибо поможет преодолеть волю врага в борьбе, поддержит моральный дух дружественных групп на вражеской территории» (61).
«Дружеские группы на вражеской территории» – это, например, бандеровские повстанцы, которых, когда за дело взялись основательно, раздавили без особого труда. А вот «процесс отделения сателлитов» процесс значительно более опасный для мировой системы социализма, поскольку мог привести к развалу лагеря еще до его полного заполнения. Вот почему с такой яростью сталинское руководство обрушилось на пошедшую своим особым путем Югославию под руководством маршала Иосипа Броз Тито («Брозтитутка», как его называли в советских газетах).
Порох передовиц привычно воспламенил советскую интеллигенцию – коварную «брозтитутку» клеймили на собраниях и в письмах ученые и не очень ученые, художники и писатели. Кое-кто из них даже пострадал материально. Так поэт Н. Тихонов, который должен был получить Сталинскую премию за книгу «Югославская тетрадь», по личному указанию вождя оказался без награды:
– Товарищ Тихонов тут ни при чем, – заботливо пояснял окружающим Иосиф Виссарионович, – у нас нет претензий к нему за его стихи, но мы не можем дать ему за них премию, потому что в последнее время Тито себя плохо ведет… Я бы сказал, враждебно себя ведет. Товарища Тихонова мы не обидим и не забудем, дадим ему премию в следующем году за его новое произведение (62).
Еще один пример внимания к мелочам.
Сталин отчетливо понимал, что значит разброд и шатание в лагере единомышленников перед лицом неприятеля – опыт приведения несогласных «к единому знаменателю» у него имелся преизрядный. Но не нужно думать, что и югославский маршал был великий демократ, раз его «особый путь» одобрили западные страны, своевременно поддержавшие Югославию огромными денежными кредитами. Скорее, он ближе к ультрареволюционной фразе Л. Троцкого. Во всяком случае, последовавший разрыв Югославии с СССР осознавался тогда в Белграде как итог конфликта между настоящей «революционностью» югославских коммунистов и «реакционностью» Сталина и его окружения. Внутри Югославии борьба за социализм сталинского толка шла нешуточная, и «демократ» Тито подавлял сталинистов теми же проверенными методами – расстрелами и концлагерями. «Били, мучили многих заключенных. Джурича (начальник гвардии Момо Джурич – К.К.) истязали. Главного редактора военной газеты затоптали ногами. Люди умирали с именем Сталина. В титовском концлагере на стене заключенные нарисовали трехметровый портрет Сталина. Сталин во весь рост в шинели спускался по ступенькам… Охранники старательно пытались уничтожить портрет, но им удалось стереть только сапоги» (63).
Как бы то ни было, титовская Югославия стала своеобразным мостиком между социалистической Восточной Европой и Западным миром. Причем данный пример социалистической модели государства оказался настолько удачен, что потребовалась спровоцированная жуткая гражданская война на Балканах в 1990-х годах, чтобы соблазн социалистического ренессанса и альтернативного пути социального развития навсегда исчез из сознания западных интеллектуалов.
Второй после Югославии пример развитого социалистического общества, более удачного, нежели в СССР – Восточная Германия, уровень жизни в которой считался, по нашим меркам, весьма высоким. Однако витрина «Западного мира» в виде ФРГ и Западного Берлина, непосредственно соприкасавшихся с зоной оккупации СССР, выглядела куда соблазнительней и красочней социалистических будней Восточной Германии. Состязание с миром частного бизнеса в области поддержания необходимого уровня жизни оказалось для СССР и его союзников непосильной задачей. И восточные немцы массово потянулись на Запад, голосуя ногами против социализма.
