Который, в конце концов, общество отряхнуло со своих ног.
По всеобщему мнению, переломным моментом в психологической войне идеалов стали события в Чехословакии 1968 года, которые либеральная интеллигенция восприняла как чудовищную акцию по уничтожению «социализма с человеческим лицом». Но все ли здесь правда? О социализме ли шла речь в Чехословакии? Начнем с того, что двигателями «Пражской весны» были общественные «неправительственные организации», столь модные сегодня и у нас. Спонтанно (вдруг!) возникли разнообразные клубы, партии, кружки, объединения, движения. Наиболее активные и многочисленные из них: «Клуб-231», «Клуб беспартийных активистов», «Кружок независимых писателей», «Клуб критически мыслящих личностей», «Организация в защиту прав человека», «Подготовительный ЦК социал-демократии» и т. д. «Клуб-231» самый, как теперь говорят, «крутой» из всех… Генеральный секретарь клуба – Я. Бродский, человек откровенный: «Самый лучший коммунист – это мертвый коммунист, а если он еще жив, то ему следует выдернуть ноги» (86). Где уж тут «социализм с человеческим лицом»? Более дипломатично выражались лидеры «Клуба критически мыслящих личностей»: «Коммунизм как идея изжил себя. Его оплотом может быть только примитивный народ» (87). Правительство «примитивного народа», то есть СССР, серьезно обеспокоилось – выход Чехословакии из Варшавского договора разваливал всю систему обороны Советского Союза. Дневниковые записи Л. Брежнева, 1968: «Дубчек даже не бьется за КПЧ (Коммунистическую Партию Чехословакии – К.К.). Это можно проследить по его выступлениям. Дело идет к нехорошему. Сейчас говорят, что контрреволюции не было, другие говорят – она будет. Она уже есть» (88).
Напомню, что шел 1968 год – год «студенческой революции» во Франции, которая раскачала режим Де Голля, важного партнера СССР в Западной Европе. Сделанная по подобию нынешних «цветных революций», под бессмысленными, хотя и красивыми лозунгами, вроде «Власть молодым» или «Будьте реалистами – требуйте невозможного!», «студенческая революция» нанесла серьезный ущерб стратегическим планам СССР.
Де Голль, конечно, был не сахар, и свои представления о мире имел вне зависимости от Советов или Америки: скажем, будучи с визитом в СССР, он не постеснялся возложить венок на могилу Сталина и отдать честь мертвому генералиссимусу. Но для США Де Голль, с его решением вывести Францию из военной организации НАТО, был значительно неприятней. Советские спецслужбы небезосновательно видели за протестом французских студентов направляющую руку заокеанского гиганта, а «Пражская весна» с ее похожими настроениями просто не имела другого варианта прочтения. Сказки о «социализме с человеческим лицом» давайте оставим пропагандистам, тем более, что последовавшая в Чехословакии спустя 20 лет «бархатная революция» (во многом с теми же участниками) всё расставила по своим местам – кто и какой строй хотел строить и в какие блоки вступать.
Существует байка, что главный идеолог СССР М. Суслов, дескать, сказал: «В Чехословакии отвинтили гайки и пришлось вводить войска, а кто будет вводить войска к нам?» Легенда легендой, но в ней затронут самый больной для советского руководства вопрос безопасности государства, которой, в случае утраты Чехословакии, был бы нанесен грандиозный ущерб. На это ни один советский лидер пойти бы не смог. В том числе и те, кто считался наиболее «прогрессивными». Например, одним из самых горячих сторонников вторжения в Чехословакию был первый секретарь ЦК КПУ П. Шелест, который сегодня числится одним из «самых-самых» почитаемых «украинофилов».
Стало ли введение войск Варшавского договора на территорию Чехословакии катастрофой международного масштаба? Не уверен. Ну, отменили неформальную встречу президента США Джонсона с Косыгиным, запланированную в Ленинграде, ну, вышли писатели Мориак и Сартр из Общества франко-советской дружбы, ну, пошумела западная пресса… А вот с местными либералами власть разошлась очень надолго. Самые рьяные из них принялись воевать со строем открыто – выходили на площадь, писали письма протеста, помогали материально заявившим о себе диссидентам. В. Новодворская (кстати, мемуары этой дамы я рекомендую прочесть всем, кто хочет понять психологию диссидентсвующей публики) сочно описывала происходящее: «1968 год грянул как труба Страшного суда. Когда я увидела реакцию окружающих интеллигентов, только тогда я поняла, насколько растоптана моя страна. Они радовались чужой свободе, взлету Чехословакии как чему-то для них навсегда недостижимому (с оттенком чувства “пусть хоть кто-то поживет…”). В этой радости было столько усталой покорности судьбе, что становилось жутко. С каким ужасом я читала все “последние предупреждения” Дубчеку! Вторжение было селекцией. Все вокруг разделились на два лагеря: одобряющих и негодующих. Первые становились навеки чужими, вторые были свои» (89).
«Свои» это, наверное, Е. Евтушенко, написавший протестную телеграмму, Л. Богораз, митинговавшая с друзьями на Красной площади против ввода войск, Б. Окуджава, на выступлении в Кишиневе резко высказавшийся против оккупации Чехословакии… А может, и приятель многих диссидентов В. Ерофеев, отправитель пылких посланий о революции в Петушинском уезде самому А. Дубчеку: «Пусть, мол, порадуются ребята, может они нас, губошлепы, признают за это субъектами международного права…» Впрочем, Дубчек к тому времени стал уже обычным егерем в Словакии.
Свои выводы сделала и власть: «Пражские события 1968-го расставили многое по своим местам, власть откровенно помрачнела. Комсомольский деятель пошел совсем иной – прагматичный, абсолютно циничный, вежливый и скользкий» (А. Козлов) (90). Этот комсомольский деятель образца конца 1960-х – начала 1970-х еще скажет свое решающее слово в судьбе Советского Союза и в ренессансе «Пражской весны». Давно уже высказано предположение, что отчасти причины поведения М. Горбачева – в его зависимости от мнения друзей студенческих лет, среди которых числился и один из идеологов чехословацких событий 1968 года З. Млынарж, с которым «Горби» жил в одной комнате студенческого общежития.
И уж совсем мало тех, кто видел в унижении Чехословакии высшую справедливость и высший суд. В эпоху перестройки, в очередную годовщину входа советских танков в Чехословакию, когда били себя в грудь и посыпали голову пеплом представители, так называемой, «демократической» интеллигенции, Л. Гумилев резко заметил: «А что же чехи хотели за предательство в Гражданскую войну?»
[154] (91). И когда в Прагу вошли танки наследников «комиссаров в пыльных шлемах», победивших «беляков» не без помощи чехов, – кого надо проклинать? И в этом тоже есть своя логика. Логики нет в том, что шестидесятники, воспевавшие «комиссаров в пыльных шлемах» у себя на кухнях, противились переносу их буденовского опыта соседям.
XII
В конце шестидесятых годов, кроме событий в Чехословакии, важным поворотным пунктом эпохи стало начало массовой эмиграции в Израиль. Впервые за всю историю Советского государства власть согласилась на массовый добровольный исход своих подданных, причем в далеко не дружественное государство. Во всем этом просматривалось желание избавиться от докучливой группы людей, оказывавших огромное влияние на всю интеллигенцию СССР, и при этом настроенной весьма критически. Как тогда говорили: такое-то учреждение в Москве держит первое место по «отъезжанту» и второе – по «подписанту». Впрочем, эти понятия были взаимосвязаны – подписывали письма протеста те, кого система жизни в СССР не устраивала. Девиз эпохи – вновь ставшая актуальной фраза Бендера: «Я хочу отсюда уехать. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу». То, что в тридцатые годы звучало иронично, стало смыслом жизни в шестидесятых (семидесятых, восьмидесятых) для миллионов людей. А для некоторых – реальной возможностью.
