«Моя по-настоящему первая книга “Треугольная груша” была спровоцирована Америкой, – говорил поэт. – И вся моя жизнь сложилась потом в зависимости от этого. И это было окно свободы». Каков вывод? Тот, который и необходим отправителям телеграмм: «Я считаю, что интеллектуальная столица мира – это все-таки Нью-Йорк», – заявляет А. Вознесенский (99).
Власть не только выпускала своих «критиков» за границу, но даже оберегала полноту эстетических ощущений западных читателей. Так, нашумевшая повесть Ф. Искандера «Сандро из Чегема» в США вышла с главой о Сталине, которую в советском издании цензура зарезала. Демократия для избранных.
Для сравнения: в те же годы на Олимпиаде в Мюнхене для советских спортсменов партийцы разработали специальные «Правила», согласно которым они не имели права давать интервью без присутствия тренера, кроме того, должен обязательно присутствовать «ответственный по интервью». Что позволено Юпитеру-Евтушенко – не позволено быку в тренировочных штанах. С аналогичными правилами сталкивались и музыканты: «… нас предупредили, что за границей мы должны ходить только по двое, запрещалось играть в азартные игры, посещать казино и секс-шопы. Мы подписывали бумагу, что с правилами поведения за рубежом ознакомлены» (100). Речь идет о музыкантах сверхпопулярного в советское время ансамбля «Песняры». В Сопоте после опроса английской прессы именно «Песняры», к удивлению музыкального мира, по популярности среди эстрадных ансамблей заняли второе после «АББА» место. И когда на ансамбль посыпались, как из рога изобилия, зарубежные приглашения – Европа, США, Африка, Азия, Латинская Америка – все они застревали у чиновников… За каждую поездку нужно было платить… – рассказывает солист ансамбля Л. Борткевич. – Владимира Мулявина после Канн вызвали в Госконцерт и сообщили, что на «Песняров» есть заявки в несколько стран, но нужно заплатить. Володя обиделся:
– Это ведь нас пригласили, какие еще деньги? За свое искусство я еще и платить должен?
– Не хотите – не надо.
И поехали другие, те, кто платил (101).
Но это еще не все. Кроме денег и кучи документов, нужно было еще выдержать экзамен на политическую грамотность: «Комиссия состояла из пяти человек, преимущественно ветеранов войны. Нас вызывали по отдельности и задавали разные вопросы. К примеру: сколько раз вы были женаты; как вы живете в семье; какие работы Маркса и Ленина вы читали и знаете; кто такой Гэс Холл (напомню, это был генеральный секретарь Коммунистической партии США); кто является секретарем коммунистической партии Белоруссии, в других советских республиках?» (103). Вопрос – проходили ли такую комиссию Евтушенко, Вознесенский, Нагибин?
Ну и, по устоявшейся традиции, вернувшиеся из зарубежных поездок одаривали начальство солидными подарками. Возникала круговая порука: начальство точно знало, кого следует посылать за рубеж, а кого нет.
Платили вышестоящим не только советские граждане. Свою лепту вносили и иностранцы, поскольку за это могли беспрепятственно составлять контракты, максимально выгодные для себя и крайне невыгодные для Советского Союза. Для удобства контрабанды вельможные партийцы даже снабжали «друзей СССР» специальными лицензиями «Об ослабленном пограничном досмотре», которые полагались только для грузов, отправляемых и получаемых ЦК КПСС (пограничники и таможенники не имели права даже прикасаться к этим контейнерам). Оказалось, что подобные лицензии возможно приобрести за валюту у работников аппарата ЦК: одна лицензия – 1000 долларов. Иногда, правда, партийную лавочку трясли. При обыске у одного из чиновников – некоего Павлова – был обнаружен миллион рублей и полмиллиона долларов, а также пачки драгоценных лицензий. У другого – Смелякова – «всего» 300 тысяч долларов. Обоих расстреляли для острастки остальных (104).
При такой – прямо скажем, омерзительной – системе ненависть к ней скоро оборачивалась любовью к врагу системы, в первую очередь, США. Манифест, провозглашенный стилягами, спустя полтора десятка лет стал достоянием каждого «свободомыслящего» – в сером «совке» жизни нет. Идеалом советского интеллигента 1970-х годов стала жизнь его американского или европейского коллеги: свободного, хорошо оплачиваемого специалиста, который вынужден, конечно, работать значительно напряженней, чем работает интеллигент здесь, в СССР, но зато имеет собственный автомобиль, коттедж, семью из четырех детей, неработающую жену и может путешествовать по всему миру. «Мы» и «они», вот «у них», а «вот у нас» – постоянная тема бесед, и сравнения далеко не в «нашу» пользу.
А. Козлов: «Помню, как я впервые увидел из окна территорию Соединенных Штатов Америки, двор посольства за высокой стеной, фирменные машины невиданной красоты, детей, играющих в непонятные игры и говорящих на своем языке. Зрелище это вызвало у меня чувство какой-то щемящей тоски о несбыточной мечте, о другой планете…» И далее известный джазмен делает неожиданный вывод: «Жизнь за рубежом, особенно в Соединенных Штатах Америки, казалась мне просто раем. Позднее, уже в конце 80-х годов, жизнь внесла некоторую ясность в мое сознание по этому вопросу» (105). Увы, сознание наше прояснилось окончательно лишь тогда, когда мы столкнулись с прелестями дикого капитализма 1990-х, а большая тюрьма СССР сменилась еще более тесными тюрьмами национальных республик.
Видя нормальность лишь в чужих краях, игнорируя реалии, интеллигенция сумела сделать удивительное – потерять нить исторического развития собственной страны, утратить инстинкт государственности. Требуя немедленного скачка уровня жизни до западноевропейского, либералы местного розлива полностью игнорировали, какими нечеловеческими усилиями было куплено даже их тогдашнее относительное благополучие. Но сама советская пропаганда, настойчиво подчеркивая историческое состязание двух систем, обрекала людей на сравнение бытовых удобств, предоставляемых каждой из экономических моделей рядовому гражданину. И сравнение оказалось не в пользу социализма.
Итак, десятки миллионов советских людей продолжали обитать за «железным занавесом», безо всякой надежды на цивилизованное бегство. Следует вспомнить и захваты самолетов, митинги отказников, бегство мастеров культуры во время зарубежных гастролей. Отчаяние толкало людей на самые страшные поступки
[158].
Проблема свободы передвижения затрагивала вопрос легитимности самого строя, который удерживал своих сограждан в темнице. Даже Хрущев под конец жизни начал осознавать важность вопроса: «…теперь, спустя 50 лет (после революции – К.К.), мы тем более должны создать такие общественные отношения, чтобы не видеть в каждом человеке невозвращенца. Стоять на другой позиции – значит позорить наши идеи, наше учение, наш строй» (106). Но позорить продолжали. Не только унижением рядовых граждан, но и насильственной депортацией многих деятелей культуры за рубеж. Вспомним, как выталкивали А. Солженицына, М. Ростроповича, Г. Вишневскую, Ю. Любимова, А. Тарковского, В. Войновича. Или, скажем, скульптора Э. Неизвестного. Это не сопляк, вроде избалованных поэтов-шестидесятников. Эрнст Неизвестный – фронтовик. В конце ВОВ он был тяжело ранен в Австрии, признан погибшим и за проявленный героизм «посмертно» награжден орденом Красной Звезды. Накануне отъезда он пояснял Б. Ефимову причины, вынуждающие его покинуть Родину:
