Локомотивом преобразований государства стал процесс модернизации промышленности. «С огромным разбегом и напором, собрав крепкие мускулы, сжав зубы, сосредоточив физические и моральные силы, наша страна, такая отсталая раньше, рванулась вперед и держит курс на первое место в мире, на первое место во всех отраслях – в производстве, потреблении, в благосостоянии и здоровье людей, в культуре, в науке, в искусстве, в спорте… Но, хотя исход соревнования предрешен, само оно, соревнование, не шуточное. Борьба трудна, усилий нужно много, снисхождения, поблажек нам не окажут никаких – да и к чертям поблажки. Пусть спор решат факты, как они решали до сих пор», – зовет соотечественников на трудовой подвиг М. Кольцов (4).
Потом (по мере роста городов и индустриализации) на каждого крестьянина стало приходиться значительно больше «окультуренных» горожан, что, правда, начало приводить к продовольственным проблемам, поскольку на каждого «кормильца» приходилось несколько «нахлебников». Однако, благодаря форсированной механизации сельского хозяйства, эту проблему поначалу удавалось держать под контролем. Но это уже вопрос централизованного перераспределения ресурсов – со всеми его достоинствами и недостатками. Из города – доступные тракторы для крестьянских хозяйств, из деревни – недорогие продукты для горожан. Естественно, не только тракторы и, разумеется, не только продукты, но суть процесса понятна – перераспределение.
Выходя за этот примитивный круг, большевики оказались на минном поле. Современная цивилизация – это больше, чем просто механическое распределение. Здесь и культурное разнообразие, и экономическая конкуренция, и новые технологии, и их энергичное внедрение… Статус-кво сохранять бесконечно невозможно, начинается застой, а воли к модернизации системы в критические 1970-е проявлено не было. Вечно так продолжаться не могло, ибо образованный класс СССР уже имел перед глазами иные, более привлекательные образы современной цивилизации. Экономист А. Паршев: «Справедливо это или нет, но мы считаем национальную цивилизацию тем более современной, чем больше она похожа на среднезападную, которая, в свою очередь, должна быть похожей на американскую… Вспомните, что было выставлено на витрину Запада, когда мы с ним находились в конфронтации? Автомобили, автострады, самолеты, коттеджи и изобилие продуктов (благодаря развитому сельскому хозяйству). Именно этим американцы и победили русскую интеллигенцию, после чего посыпалось и все остальное» (5).
II
В двадцатые годы приручать народ к «европейскости» большевики начали с самого, как им казалось, простого – с массового заселения вчерашних и сегодняшних крестьян в цивилизованное жилище. «Бытие определяет сознание», – совершенно логично считали они, не предполагая, что дремучее крестьянское сознание быстро превратит жалкие островки дореволюционного европейского быта в привычную лачугу. Низкая культура людей, отношение граждан к захваченному жилью как к чужому, привычка жить в плохих условиях – все это уродовало и захламляло город. «Тысячи парадных подъездов заколочены изнутри досками, и сотни тысяч граждан пробираются в свои квартиры черным ходом» («12 стульев»). Забивали их не только для того, чтобы использовать как склад, но и еще, чтобы в дома не просочились люди с улицы, не обжились в них
[160].
В «Золотом теленке» то, что раньше вызывало снисходительную усмешку соавторов, уже нещадно бичуется как наследие «проклятого прошлого», но проблема остается все той же: «Парадный ход “Вороньей слободки” был давно заколочен по той причине, что жильцы никак не могли решить, кто первый должен мыть лестницу. По этой же причине была наглухо заперта и ванная комната…» В статье об И. Ильфе исследователь его творчества по ходу повествования обмолвился о загадках повсеместно заколоченных подъездов: «Мне понадобилось жениться и стать отцом, чтобы кое-что сообразить. Парадное нельзя отпереть, ибо на другой день там будет пахнуть мочой и водкой» (6). Эпопея с отхожими местами продолжалась.
Проблема приняла такой размах, что ей озаботился сам товарищ Сталин: «Он мне говорит: “Товарищ Хрущев, до меня дошли слухи, что у вас в Москве неблагополучно дело обстоит с туалетами. Даже “по-маленькому” люди бегают и не знают, где бы найти такое место, чтобы освободиться. Создается нехорошее, неловкое положение. Вы подумайте с Булганиным о том, чтобы создать в городе подходящие условия”. Казалось бы, такая мелочь. Но это меня еще больше подкупило: вот, даже о таких вопросах Сталин заботится и советует нам… Потом Сталин уточнил задачу: надо создать культурные платные туалеты. И это тоже было сделано. Были построены отдельные туалеты. И все это придумал тоже Сталин» (7). Сами, без указания вождя, партайгеноссы додуматься о том не могли? Воистину, разруха начинается в головах.
Разумеется, коммунальный быт становился излюбленным объектом описания для советских сатириков, тем более, что с ним они стакивались непосредственно. Так, «общежитие им. монаха Бертольда Шварца» списано соавторами с общежития газеты «Гудок», в котором одно время жил Ильф. И описанные в «12 стульях» сомнительные прелести совместного проживания отнюдь не являлись веселым исключением. Вот условия проживания приехавших в Подмосковье на уборку урожая сезонных рабочих: «Кругом дома набросаны всякого рода отбросы, распространяющие большое зловоние, и около стен, крыльца проходит оправка рабочих. Внутри помещения очень грязно. Около печи сушатся грязные портянки, полы грязные, шкафов нет, а поэтому пища храниться под подушками и на кроватях» (8). Будущая звезда советского кино Л. Смирнова рассказывает о комнате, в которой они проживали с мужем в 1920-е годы: «Это был особняк, в котором – мраморные огромные подоконники, облицовки, колонны, и потрясающий рисунчатый паркетный пол… Большая комната перегорожена досками. Слышимость – невероятная… У нас в комнате было четыре окна. Два мы заделали, чтобы не было так холодно, а когда топили печку – задыхались» (9).
Так жили миллионы строителей нового общества и, конечно, мечтали изменить условия своего быта. В ход шло все – интриги, скандалы, расследования. Попадающий под психологический прессинг пронюхавших о свободной комнате жильцов домоуправ Никанор Босой отнюдь не выдумка автора. Вспомните классика: «…с семи часов утра четверга к Босому начали звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь покойного. И в течение двух часов Никанор Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки. В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире с бандитами… Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав, что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу». Это реальная жизнь. М. Булгаков очень долго после приезда в Москву маялся жилищным вопросом, как и прочие миллионы новых москвичей, а потому знал, о чем писал.
Хотя, на мой взгляд, знаменитое воландовское «квартирный вопрос только испортил их…» значительно глубже по своей интонации, нежели вопрос борьбы за жилплощадь. Речь идет вообще о том, появился ли на свет новый «советский человек», которого настойчиво воспитывала коммунистическая пропаганда – честный, деловой, пронизанный новой идеологией. Воланд такого человека не видит: «…люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…» «Советский человек» не состоялся – так считали многие интеллектуалы. Однако энтузиазм 1920-х, обратившийся огромными свершениями индустриализации, или массовый героизм военного времени ставит под вопрос сам скептицизм Воланда (не говорю – Булгакова). Роман дошел-то до читающей публики уже в то время, когда пассионарный порыв почти угас, и общество погружалось в цинизм брежневской эпохи, а потому Сатана-Воланд был ошибочно воспринят как пророк или даже мессия.
