По всему СССР строились промышленные предприятия, возникали целые города либо реконструировались старые. И. Эренбург: «Заштатный Новониколаевск превратился в шумный Новосибирск. Дома напоминали выставочные павильоны. В ресторане при гостинице люди ночь напролет хлестали водку. Вокруг города пришельцы строили лачуги, рыли землянки; они торопились – впереди была суровая сибирская зима. Новые поселки называли “Нахаловками”. Жители острили: “В Америке небоскребы, а у нас землескребы” – это было задолго до высотных зданий» (24). Либо восславленный в стихотворении Маяковского «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка» («Здесь будет город-сад»):
«….Здесь взрывы закудахтают
В разгон медвежьих банд,
И взроет недра шахтою стоугольный “Гигант”.
Здесь встанут стройки стенами.
Гудками, пар, сипи.
Мы в сотню солнц мартенами
Воспламеним Сибирь…»
«В Кузнецк привезли изумительные машины, – вспоминает далее Илья Эренбург. – А строили завод-гигант чуть ли не руками. Были мощные экскаваторы, но я видел, как люди таскали землю на себе. Не хватало кранов, и один молодой рабочий сконструировал деревянный кран. Незадолго до моего приезда рухнули леса, люди упали в ветошку и задохлись. Их хоронили с воинскими почестями… Иностранные специалисты, работавшие в Кузнецке, говорили, что так строить нельзя, нужно было, прежде всего, провести дороги, построить дома для строителей; да и состав текучий, люди не умеют обращаться с машинами; вся затея обречена на провал… Несмотря на трудности, казалось бы непреодолимые, цехи заводов быстро подымались. Среди котлованов пооткрывались кинотеатры; устроили школы, клубы» (25).
Презирать и проклинать воистину героический период нашей истории, сводить его к проблеме «Штанов нет» – близоруко и преступно. Да, последующие грандиозные события Великого Террора и Великой Войны поистерли в памяти деяния народа, но именно те великие свершения первых пятилеток во многом до сих пор составляют основу экономической жизни государств постсовесткого пространства.
IV
Энтузиазм эпохи первых пятилеток реанимировали поблекшие было под влиянием НЭПа надежды ультра-революционеров на скорое построение утопического общества. Мероприятия 1929 года (сверхтемповая индустриализация, установка на сплошную коллективизацию и даже введение карточной системы) воспринималось ими не только как шаги к социализму, но и ликвидации основы буржуазного миропорядка – к отмене денег. «На отдельных участках хозяйственного строительства мы имеем уже, как это отмечается в контрольных цифрах Госкомплана на 1929-30 год, частичное отмирание денежных отношений», – писала 12 декабря 1929 года «Экономическая жизнь». Утверждалось, что деньги уже «превращаются в расчетные знаки», в «потребительские талоны государства» (26), что в настоящий момент уже происходит «в скрытой форме начало уничтожения самих денег» (27), а в конце 1929 года в газетах разбирали проекты, как именно следует отменить деньги (28).
То, что подобные мысли были распространены очень широко, свидетельствует, в частности, фельетон Ильфа и Петрова «Московские ассамблеи»: «…К концу вечера обычно затевается разговор на политические темы и, как всегда, настроение портит Вздох-Тушуйский:
– Слышали, господа, – говорит он, – через два месяца денег не будет.
– У кого не будет?
– Ни у кого. Вообще никаких денег не будет. Отменят деньги.
– А как же жить?
Все с ужасом думают о тех близких переменах, когда отменят деньги и придется обедать на фабрике-кухне». Как видим, авторы с иронией относятся к людям, опасающимся отмены денег и обращающимся друг к другу «господа».
Но внезапно, вместо конца товарно-денежных отношений 1931–1932 годы принесли прямо противоположное – лозунг об «укреплении советского рубля» и серию постановлений о развертывании «советской торговли». Уже сам термин для людей воспитанных в 1920-х годах звучал дико, ибо они твердо заучили, что торговля – «родимое пятно капитализма» и главный признак НЭПа, а особенность социализма – как раз отсутствие торговли. Сталинский рывок в будущее оказался не вдохновенным и поэтическим полетом к утопии, а крестьянским, заскорузлым копанием в земле. Но только так можно было надеяться на реальные всходы. Которые, впрочем, не заставили себя долго ждать.
Повсюду возникают приметы нового времени, которые находят свое отображение в литературе 1920-х – 1930-х годов, будь-то ЗАГЭС, Земо-Авчальская гидроэлектростанция в «12 стульях» («Стекло, вода и электричество сверкали различными огнями…») или суперсовременная больница в «Мастере и Маргарите». Я уже не говорю о таких знаковых литературных произведениях эпохи, как «Время, вперед» В. Катаева или «Гидроцентраль» М. Шагинян. Страна была поставлена на дыбы: «Великий комбинатор провел пятнадцать ночей в разных поездах, переезжая из города в город, потому что номеров нигде не было. В одном месте воздвигали домну, в другом – холодильник, в третьем – цинковый завод. Все было переполнено деловыми людьми». Обратите внимание – «деловыми людьми», почти «бизнесменами».
Но, что очень важно и что отличало социалистический плановый подход к индустриализации от дикого капитализма: среди котлованов одновременно возникали клубы и школы. И. Эренбург: «В 1932 году в Кузнецке еще нельзя было сделать шага, чтобы не попасть в яму, но уже пылали первые домны, и в литературном объединении юноши спорили, кто писал лучше – Маяковский или Есенин… Рая, о котором тогда мечтали молодые, они не увидели; но десять лет спустя домны Кузнецка позволили Красной Армии спасти Родину и мир от расистских изуверов» (29). Одной из важнейших задач страны стало создание и нового образованного человека для нужд строя.
Каждый строй или государство должно иметь свою преданную и тесно сплоченную элиту. Естественно, не доверяя старым кадрам и осуществляя культурную революцию, большевики планомерно воспитывали преданных своей идее молодых сторонников. Такие партийные деятели как Косиор и Хатаевич считали, что необходимо воспитать новое поколение свободным от обязательств перед «старой» моралью. И взрастили – на свою голову – для специфических потреб режима; они же упомянутых партийных деятелей и расстреляли
[164]. Но Империи нужны не только палачи, но и инженеры, и архитекторы, и даже писатели.
Самым подходящим для быстрой модернизации общества оказалось то, что было самым труднодоступным для народа в прошлом, а именно образование и культура. Оказалось, гораздо легче дать людям хорошее образование и открыть им доступ к вершинам культуры, нежели предложить приличное жилье, одежду, пищу. Доступ к образованию и культуре стал элементарной компенсацией за бытовое убожество. Кроме того, поняв, как трудно вести большую войну (которую ожидали все) при недисциплинированном населении, государство оценило важность порядка, которым отличалась дореволюционная классическая гимназия. Характерно, что при Сталине образование со старших классов (в восьмом, девятом и десятом) было платным – и отношение к такому образованию было более ответственное. Большинство же людей, закончив седьмой класс, шли работать, но путь к дальнейшему получению образования им оставался открыт – рабочую молодежь в вузы направляли учиться как предприятия, так и партийные и комсомольские организации.
