Тот же Н. Хрущев замешан и в депортации архиепископа И. Слипого. Во всяком случае, о непосредственном участи Н. Хрущева в этом деле вспоминает П. Судоплатов: «Я лично принимал архиепископа Слипого, одного из иерархов украинской Униатской церкви; несмотря на то, что он тесно сотрудничал с гитлеровцами, ему позволили вернуться во Львов, но уже после Ялтинской конференции его арестовали и отправили в ГУЛАГ по приказанию Хрущева» (35).
Личная борьба с представителями церкви на Украине наверняка сыграла свою роль в том нетерпимом отношении к религии, которое вновь начало насаждаться в СССР с воцарением Н. Хрущева. По выражению С. Кара-Мурзы, Никита Сергеевич «был лишен чувства России». В механистических воззрениях Н. Хрущева на государство отразился особый тип «мышления аппаратчика» (36). При нем за несколько лет было разрушено больше храмов, чем за все предыдущие сорок лет Советской власти. РПЦ был нанесен и серьезнейший финансовый удар – повышен налог (в 47 раз! – с 1,5 до 70 миллионов рублей в год) на свечное производство, дававшее большую часть (до 70 процентов) всех доходов церкви. Антицерковная волна конца 1950-х – начала 1960-х годов оказалась вполне в духе пресловутого хрущевского «волюнтаризма».
VI
Отец русской социал-демократии Г. Плеханов думал, что рост просвещения приведет к естественному отмиранию религиозных верований. Религия исчезнет сама собой, «самотеком», без страстной борьбы, связанной с насилием. Для Плеханова это было, прежде всего, изменение сознания, т. е. вопрос научный и философский. Ленинисты противопоставили эволюции революционную, классовую борьбу против религии, борьбу, неизбежно переходящую в гонение. Много раз их идеологи подчеркивали, что борьба с религией не научная, а классовая. Соответственно, при Хрущеве общество оказалось отброшено в ленинские 1920-е годы – кому-то такие романтические и милые, а на самом деле (мягко выражаясь) противоречивые. Разумеется, восприятие роли церкви как фактора враждебного, диктовало властям необходимость подвергать церковь оперативной разработке, засылать лазутчиков, вербовать информаторов. Неудивительно, что работой с ней часто занимались бывшие кадровые НКВДисты, вроде Г. Карпова, который в тридцатые годы участвовал в репрессиях против ленинградской интеллигенции, а впоследствии стал председателем Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете министров СССР.
Однако, несмотря на усилия властей, православие совершенно не собиралось «отмирать» и при Хрущеве. В Кировской области, к примеру, в 1959 году 56 процентов родившихся младенцев прошли обряд церковного крещения, а 75 процентов умерших – отпевания. Во Владимирской области эти цифры составляли соответственно 39 и 46 процентов, в Курской – 48 и 35 процентов (37). И это в разгар хрущевского погрома, когда со всех партийных трибун звучали призывы к борьбе с религиозным дурманом!
В конце концов, духовные верования большей части советских людей окончательно запутались и начали принимать какой- то абсурдный характер. Кроме общей массы атеистов и официально верующих, появилось огромное болото неопределившихся: партийцев, которые тайно соблюдали церковные обряды, различных сектантов, поклонников восточных культов, а также людей, которые допускали иррациональные толкования различных явлений – всяческих уфологов, хиромантов, экстрасенсов, ясновидящих и прочих левитирующих.
Средневековое представление о мире, полном злых духов, плохих примет, маргаритистых ведьм, захватило интеллигенцию – окружающий абсурд мира абсолютного материализма она охотно и с той же увлеченностью сменила на иррационализм. Когда жизнь подходит к сорока, а вокруг только серый бетон жизни и выхода из унылого тоннеля не видно, поневоле возжелаешь сказки, которая вносит в цементную серость волшебную раскраску мрамора. Вера в иррациональное стала модной и среди властной элиты, которой по факту своего положения автоматически полагалось быть материалистами. В воспоминаниях о Молотове читаем:
«Заговорили о Джуне (Давиташвили). Молотов очень заинтересовался:
– Так об этом надо говорить и писать! – И рассказал, что в тридцатые годы у них был врач, болгарин, Казаков, который тоже лечил непонятными методами… Однако он вылечил от язв секретаршу Ленина и старого большевика Гусева» (38). Ведовские приемы нашли поклонников и среди людей, считавших себя истинно православными. «У Льва (Гумилева – К.К.) было очень сильное поле рук, он даже кровь заговаривает, но как он это делает, никогда не признавался» (39). Вот вам и модное биополе, и заговоры, и православие в одном лице. Чудовищная путаница в головах.
Черная магия сегодня воспринимается элитой и народом как должное, приемлемое. А значит – имеющее право на существование. Дело даже не в десятках телепрограмм или нелепых гороскопах. Мы принимаем не просто «потустороннее», что для людей образованных, в общем-то, дико. Мы часто одобряем потустороннее, считая его более «информированным», просвещенным или добрым, нежели сущее. Тут и мудрые инопланетяне, и творящие справедливость (сами не можем) идолы. Э. Рязанов в мемуарах утверждает: «Воланд – черт очень симпатичный, добрый к хорошим людям….» (41) Сатана признается «симпатичным и добрым» – пусть даже и в литературном произведении. Но ведь одобрение зла – прямой путь к страданиям людей. А коварный Воланд подсказывает еще сомневающимся ответ – мир без теней гол и скушен… И значит – да здравствует полнота восприятия мира!
Итак, в 1960-е годы (в том числе и под воздействием сумасшедшей популярности «Мастера и Маргариты») уход в религию стал распространенной формой протеста, духовной Фрондой интеллигенции. Но базировался этот уход не на глубоком религиозном осмыслении действительности. К. Чуковский в шестидесятых пишет о массовом явлении в его среде: «…милая Александра Ивановна, которая после чтения “Анти-Дюринга” стала православной (бывшая комсомолка). Это массовое явление (здесь и далее выделено мной – К.К.). Хорошие люди из протеста против той кровавой брехни, которой насыщена наша жизнь, уходят в религию» (41).
Религиозной символикой пропитана и поэма «Москва – Петушки», написанная примерно в то же время. В. Ерофеев был человек верующий и во время хрущевских гонений на религию даже пострадал за свое право исповедовать Христа. Его при жизни также окружала удивительная смесь из веры в Бога и суеверий, столь характерная для творческой интеллигенции. В случае Венедикта Васильевича дело вообще закончилось трагедией. Когда к Земле приближалась комета Галлея, его жена, Галина Носова, сделав некие вычисления, пришла к выводу, что столкновение неминуемо. 13 августа комета Галлея с Землей не столкнулась, но Галину госпитализировали в психиатрическую лечебницу.
Разумеется, среди такой публики, подверженной экзальтированной вере даже не столько в Бога, сколько в чудеса, магию и потустороннее вмешательство, идеи разрешения всех проблем с помощью универсального чудодейственного средства, вроде срочной смены строя, были популярны, как снадобья из шкуры жабы в Средние века. Причем, с тем же результатом.
Идиотизмом действующей власти духовный протест интеллигенции только подпитывался. В легенду вошел случай: в начале Нового Арбата долгое время без крестов стояла прелестная церквушка. Все архитекторы, включая главного архитектора Москвы, все время говорили, что надо восстановить кресты, а В. Гришин, партийный руководитель Москвы, запретил:
