Знаменитый ресторан «Прага» также маскировался под моссельпромовскую столовку, хотя и более высокого класса. С семи часов вечера в этой так называемой «столовой» играл оркестр, а после десяти начиналась эстрадная программа, с двенадцати часов ночи пел русский хор
[188]. Но суть ресторанного времяпрепровождения, конечно, оставалась все та же. С теми же самыми последствиями. Никто в мире не превзошел советскую литературу в описании похмелья:
«Пахло скисшим вином, адскими котлетами и еще чем-то непередаваемо гадким. Остап застонал и повернулся. Чемодан свалился на пол. Остап быстро открыл глаза.
– Что ж это было? – пробормотал он, гримасничая. – Гусарство в ресторанном зале! И даже, кажется, какое-то кавалергардство! Фу! Держал себя как купец второй гильдии! Боже мой, не обидел ли я присутствующих? Там какой-то дурак кричал: “Почвоведы, встаньте!” – а потом плакал и клялся, что в душе он сам почвовед. Конечно, это был я!».
Народное пьянство не миновало и плоть от плоти народа – инженеров человеческих душ. Обычным местом их сбора стал ресторан в доме Герцена, тот самый «Дом Грибоедова», мастерски выписанный Булгаковым. Дом Герцена находился по Тверскому бульвару, 25, где ныне Литературный институт. Здание было передано Московскому Союзу писателей еще в 1921 году. В нем размещались РАПП, МАПП, литературное объединение «Кузница», журналы «Литературный критик» и «На литературном посту», объединение крестьянских писателей (ВОКС), Всероссийский союз писателей и Союз поэтов. Там же 1 ноября 1925 года был открыт писательский ресторан. Рестораном заведовал Я. Розенталь, прообраз булгаковского Арчибальда Арчибальдовича. Балыков не крал. «Яков Данилович был истинный бессребреник, жил только работой, а дома у него было до аскетичности скромно», – характеризуют его знающие люди (12). К. Чуковский: «Из “Academia” – в Дом Герцена обедать. Еще так недавно Дом Герцена был неприглядной бандитской берлогой, куда я боялся явиться: курчавые и наглые рапы (обратите внимание – «курчавые» рапповцы – К.К.) били каждого входящего дубиной по черепу… В столовой Дома Герцена мы пообедали вместе с Абрамом Эфросом, к-рый обещал мне дружески найти иллюстратора для моих детских книг и для “Кому на Руси”. В столовой я встретил Асеева, Бухова, Багрицкого, Анатолия Виноградова, О. Мандельштама, Крученыха, и пр., и пр., и пр.» (13) О нравах нового писательского притона писал и В. Маяковский в своем знаменитом стихотворении «Дом Герцена (только в полночном освещении)»:
Герцен, Герцен,
загробным вечером,
скажите, пожалуйста,
вам не снится ли,
как вас
удивительно увековечили
пивом,
фокстротом
и венским шницелем?
Прав
один рифмач упорный,
в трезвом будучи уме,
на дверях
мужской уборной
бодро
вывел резюме:
«Хрен цена
вашему дому Герцена».
Обычно
заборные надписи плоски,
но с этой – согласен!
В. Маяковский.
Отметим, что сам Владимир Владимирович пил мало, а водку вообще не признавал. С презрением говорил, что водку пьют лишь чеховские чиновники. Но далеко не все писатели рассуждали столь интеллигентно, многие любили полноту жизни и сосудов, как, скажем, Алексей Толстой. Сохранились воспоминания Ю. Елагина, сотрудника театра им. Вахтангова об А. Толстом, отдыхавшем на пикнике в окружении актеров театра: «Грянули гитары и мы запели чудесную старинную цыганскую песню, каждый куплет которой сопровождался припевом:
– Кому чару пить, кому выпивать?
– Свет Алексею Николаевичу!
Тут Толстому подносился довольно большой стаканчик водки, и, пока он его выпивал, хор все время повторял:
– Пей до дна, пей до дна…
Когда же стакан был выпит, мы начинали следующий куплет опять все с тем же припевом. Всего в песне было три куплета… Когда же песня была окончена и хор замолчал, то неожиданно раздался голос нашего высокого гостя, уже весьма хриплый, хотя еще и твердый:
– Давай сначала всю песню!
Песню спели еще один раз, полностью все три куплета, и Толстой выпил еще три граненых стаканчика…» (14)
Даже Алексей Максимович Горький, сам тоже не ангел по части выпивки, зная необузданный характер «красного графа», в дружеском письме сделал ему замечание: «…В 50 лет нельзя себя вести тридцатилетним бойкалем и работать как четыре лошади или семь верблюдов. Винцо следует тоже пить помаленьку, а не бочонками» (15). Знал, о чем пишет.
Гостеприимством пролетарского писателя бывший граф не брезговал и захаживал к Алексею Максимовичу довольно часто: «Тогда еще жива была рыжая Липа (Олимпиада), домоправительница, ухаживавшая за Алексеем Максимовичем во время его болезней. Бывало, к Липе придут два бывших графа – Игнатьев и Ал. Толстой – поздно вечером: “Липа, сооруди нам закуску и выпивку”, – и Липа потчует их, а они с величайшим аппетитом и вкусом спорят друг с другом на кулинарные темы. Игнатьев был завзятый гурман и писал книгу “Советы моей кухарке”» (К. Чуковский) (16). Истинные причины нарочитого, вызывающего гусарства «красного графа» мы находим в его личной переписке: «Когда я бываю на людях, то веселюсь (и меня считают очень веселым), но это веселье будто среди призраков. И это тоже меня удручает» (17). Не было весело графу…
Может, тому причины социальные – человек он наблюдательный, и знал, что происходит за роскошным фасадом сталинского режима, а может, и личные – любовные страсти тоже терзали сердце немолодого писателя… Но окружающим виделось иначе. Считается, что чревоугодник писатель Амбросий из «Мастера и Маргариты», мастерски описывающий кулинарные яства своему худому и никчемному коллеге («…Представляю, как ваша жена готовит котлеты де-воляй на кухне в коммунальной квартире…») срисован с А. Толстого.
Кроме «Дома Герцена» еще один из исторических предшественников булгаковского ресторана «в Грибоедове» – ресторан сада «Жургаза» («Журнально-газетного объединения», которым руководил М. Кольцов) на Страстном бульваре, возле дома 11. Здесь часто сиживали Маяковский, Бедный, Ильф и Петров, Катаев, Гиляровский и сам Булгаков. В саду «Жургаза» выступал джаз-оркестр молодого Александра Цфасмана, исполнявшего в своей обработке популярный фокстрот американского композитора Винцента Юманса «Аллилуйя», памятный нам по легендарному роману. Булгакову нравилась модная незамысловатая мелодия, а в архиве писателя сохранился экземпляр этих нот.
