И еще картинки с выставки – об одном из гусаров эпохи, В. Катаеве. Булгаковед Л. Яновская: «…На ее лице (речь о Татьяне Николаевне – первой жене Булгакова – К.К.) все еще вспыхивала слабенькая и давняя тень раздражения, когда она называла Катаева и особенно Олешу: приходили поздно, приходили с вином, и она боялась, что они споят Булгакова… Ее старое лицо разглаживалось, и тень раздражения уходила, когда она называла Ильфа» (18). Ю. Олеша: «Я жил в одной квартире с Ильфом. Вдруг поздно вечером приходит Катаев и еще несколько человек, среди которых Есенин. Он был в смокинге, лакированных туфлях, однако растерзанных – видно после драки с кем- то… Потом он читал “Черного человека”. Во время чтения схватился неуверенно (так как был пьян) за этажерку, и она упала… нарядный и растерзанный, пьяный, злой, золотоволосый, и в кровоподтеках после драки» (19). Малашкин о Есенине: «А что он потом вытворял с Дункан! Помню, выгнал ее на мороз и заставил, голую, плясать на снегу! И еще помню: напился и сидит на перилах, балансирует, свалится – не свалится в лестничный пролет. А народ внизу переживает: “Сережа, не надо!”» (20). Ильф: «Олеша продает свои полосатые штаны татарину. Олеше жалко продавать свои штаны, но ему очень хочется пива. До 10- го еще далеко, а как водится, уже нет денег… они будут только завтра, а пива хочется сегодня» (21).
Отсутствие денег, молодость, веселье – кто из нас не проходил путь от тоскливого безденежья к внезапно вспыхивавшему празднику? «Долгие лишения, которые испытал Остап Бендер, требовали немедленной компенсации. Поэтому в тот же вечер великий комбинатор напился на ресторанной горе до столбняка и чуть не выпал из вагона фуникулера на пути в гостиницу… Друзья беспробудно пьянствовали целую неделю. Адмиральский костюм Воробьянинова покрылся разноцветными винными яблоками, а на костюме Остапа они расплылись в одно большое радужное яблоко»…
Единый круг веселых талантливых людей, среди которых вращался и Михаил Афанасьевич Булгаков, тоже знавший толк в застолье – «коньяк он тоже ловко пил, как и все добрые люди, целыми стопками и не закусывая». И в пресловутом доме Герцена Булгаков был нередким гостем, частенько ужинал там с друзьями, тем же Евгением Петровым. Разумеется, и ссорились попьянке. Несколько таких столкновений зафиксировали дневники Е. Булгаковой: «1939. 25 марта. Все было хорошо, за исключением финала. Пьяный Катаев сел, никем не прошенный, к столу, Пете сказал, что он написал – барахло – а не декорации, Грише Конскому – что он плохой актер, хотя никогда его не видел на сцене и, может быть, даже в жизни. Наконец, все так обозлились на него, что у всех явилось желание ударить его, но вдруг Миша тихо и серьезно ему сказал: вы бездарный драматург, от этого всем завидуете и злитесь. “Валя, Вы жопа”. Катаев ушел мрачный, не прощаясь» (22).
«11 июля 1939. Пьяный Олеша подозвал вдребезги пьяного некоего писателя Сергея Алымова знакомиться с Булгаковым. Тот, произнеся невозможную ахинею, набросился на Мишу с поцелуями. Миша его отталкивал. Потом мы сразу поднялись и ушли, не прощаясь. Олеша догнал, просил прощения. Мы уехали на ЗИСе домой. Что за люди! Дома Миша долго мыл одеколоном губы, все время выворачивал губы, смотрел в зеркало и говорил – теперь будет сифилис!» (23).
Дома у Булгакова всегда было и хлебосольно, и весело. Над дверью в столовую висел плакатик с перечеркнутой бутылкой: «Водка – яд, сберкасса – друг». А на столе уже все приготовлено, чтобы выпить и закусить. «Лучший трактир в Москве!» – как сам писатель называл свою квартиру; водочку уважал и любил разбавить ее рижским бальзамом. Письмо М. Булгакова П. Попову: «Извините, но вы делаете явную ошибку: Вы не подумали о том, чем закусывать. Лучше крепкого соленого душистого огурца ничего не может быть. Вы скажете – гриб лучше. Ошибаетесь» (24). Но и последствия неправильно устроенного застолья автору явно знакомы не по медицинскому словарю:
– Дорогой Степан Богданович, – заговорил посетитель, проницательно улыбаясь, – никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской». С помощью самого народного средства приводят в чувство и ошалевшего Мастера, внезапно оказавшегося в гостях у сатаны: «После того, как мастер осушил второй стакан, его глаза стали живыми и осмысленными». Однако тем-то и отличается талантливый человек, что он может личный, иногда не самый приятный опыт трансформировать в творчество.
Сам же Михаил Афанасьевич после чтения вслух отрывков из романа пришедшим гостям, разливая им водку из графинчика, любил громко заявлять, именно громко, на весь стол: «Ну, вот, скоро буду печатать!» И весело оглядывал шокированных гостей… Разумеется, Булгаков понимал, что при жизни шансы увидеть свой роман напечатанным у него мизерные – его свободомыслие и так громадный бонус от диктатуры.
Излишне добавлять, что ресторан дома Герцена, как позже и Центральный дом литераторов, находился в сфере постоянного внимания НКВД/КГБ. Болтливые интеллигенты – неисчерпаемый кладезь информации, поскольку собутыльничество несет в себе и элемент доверительности. Но и страдали литераторы от своей невоздержанности весьма основательно. Н. Хрущев приводит в пример известного украинского писателя Петра Панча: «Не знаю, как он сохранился. За ним следили и больше всего доносили писатели, вместе с которыми он работал. К сожалению, довольно часто он выпивал. Эти лица провоцировали его на какие-то разговоры, а потом все это передавалось, стряпалось дело, и вот уже документы готовы к аресту» (25). Но – пронесло.
Писательские дома в Москве, Киеве, Харькове были напичканы стукачами, там ежедневно исчезали люди и, тем не менее, писатели веселились. Пир во время чумы. Известно, как мучился Булгаков от бесконечного и шумного веселья живших наверху соседей – молодого баснописца Сергея Михалкова с женой, с которыми, в конце концов, и подружился. Или другой пример – уже из жизни украинской богемы. К. Чуковский: «Внизу под Рыльским живет Павло Тычина. Он не выносит громких звуков, страдает от каждого стука. Чтобы обезопасить себя от шума, идущего с верхнего этажа, он на свой счет «подковал» всю мебель Рыльского резиной. Но Рыльский, подвыпив, предлагает гостям и домочадцам:
– Давайте дразнить Тычину.
Гости начинают горланить «Дубинушку»: «Англичанин мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за Тычиной Тычину…»
Это выводит Тычину из себя. Он прибегает с проклятиями… и остается, и сам принимает участие в хоре» (26). Другой украинский гений – Татлин – любит играть на им же сделанной бандуре, и они с Маршаком дуэтом под эту бандуру поют старые украинские песни, а какая же народная песня без чарки. Жить стало лучше, веселее, страшнее…
III
В центре Москвы стоит дом, где в тридцатые годы на одних площадках жили писатели и чекисты. Н. Мандельштам: «Бог его знает, как туда попали чекисты, может, их вселили на место арестованных из какого-то другого ведомства, разделявшего этот дом с писателями. Но они там жили, и соседям приходилось сталкиваться с ними по разным поводам. Однажды, например, пьяный чекист, которого жена выставила из квартиры, бушевал на лестничной площадке: он вспоминал в пьяном бреду, как допрашивал и избивал во время допроса своего товарища, и лил слезы позднего раскаяния.
