Можно сказать, тотальная эмансипация в масштабах всего мира началась с того момента, как в Советской России предоставили женщинам равные с мужчинами избирательные права – плотину прорвало. Европейские дамы, ссылаясь на русский опыт, обоснованно требовали для себя аналогичных прав в своих вроде бы более «развитых и демократических» странах. Вскоре после русской революции последовали реформы избирательной системы в Германии, Англии и т. д.
Нет ничего удивительного, что, наряду с ломкой экономической системы, социалисты всех мастей считали своей важнейшей задачей и реформирование института семьи – основы традиционного общества, а признаком настоящей революционерки стало вольнодумство в вопросах пола. В нашумевшей книге влиятельной большевички Александры Коллонтай «Любовь пчел трудовых» такие человеческие ценности, как любовь, брак, супружеская верность, семья, объявлялись устаревшими «буржуазными предрассудками». Человеческое общество, по мысли автора, уподоблялось огромному пчелиному улью, в котором размножение происходит стихийно, неуправляемо, по случайному хотению. Книга имела шумный успех
[194] и оказала немалое влияние на формирующуюся классовую мораль 1920-х годов. Сама А. Коллонтай охотно следовала собственным рекомендациям. Близкие отношения Коллонтай с революционным матросом Дыбенко были широко известны и даже послужили сюжетом для довольно озорной карикатуры в одной из петроградских газет революционной поры. Карикатура называлась «Междуведомственные трения», а изображена была на ней… двуспальная кровать, возле которой рядышком на коврике стояли грубые матросские сапоги и изящные дамские туфли
[195].
У другой знаменитой революционерки – Ларисы Рейснер – почти одновременно в любовниках ходили такие разные люди как писатель-романтик А. Грин и кровавый нарком Л. Троцкий. Да и сам лидер революции В. Ленин земную любовь ценил, влюблялся не раз, а о романе вождя мирового пролетариата с Инессой Арманд до сих пор ходят легенды. Но и здесь не без ложки дегтя. Его соратник В. Молотов предполагал у Ленина наследственный сифилис, который, в конце концов, и свел его в могилу (4). Жить и любить с такими проблемами вождю, скорее всего, было непросто – большая часть из тех, кто имеет в себе наследственный сифилис, становится потом эпилептиками, преступниками, пьяницами и пр. Но это мутные догадки В. Молотова (как и Б. Ефимова) об одном человеке, а нас интересуют тенденции.
Большевики, опираясь на идеологическую помощь интеллигенции, активно вовлекали обычных женщин в политическую жизнь – эмансипация считалась одной из тех прогрессивных целей, которые подразумевали полное освобождение человека. Мелочь, но характерная: в Ленинграде было издано специальное распоряжение об отмене обращения «барышня» при вызове для телефонного соединения.
«Отжившее» слово заменили обращением «товарищ» или «гражданка». Нарушившим постановление телефонистки отказывали в соединении. Невольно вспоминается фильм (и пьеса) «Убить дракона», где обращение к девушке – «барышня» – так смягчает ее сердце, что она влюбляется в главного героя – Ланселота. Что-то в этом слове чувствуется, ежели ему уделяется столь большое внимание.
Однако нужно учитывать, что мораль прозападной интеллигенции ничего общего не имела с традиционной крестьянской моралью. Патриархальную семью, согласно новым веяниям, следовало немедленно реформировать, придать ее существованию общественно- социальный, классовый смысл. «Половая жизнь для создания здорового революционно-классового потомства, для правильного, боевого использования всего энергетического богатства человека, для революционно-целесообразной организации его радостей, для боевого формирования внутриклассовых отношений – вот подход пролетариата к половому вопросу», – так рассуждали революционные теоретики (5). Но одно дело марать бумагу в кабинетах, другое – жить семейной жизнью, со всеми ее сложностями, компромиссами, тем более, в условиях непростого быта первых послереволюционных лет.
И здесь пролегла еще одна трещина между красной элитой и основной массой народа. Образ жизни семьи «ответработника» и простой крестьянской женщины различались диаметрально. С точки зрения рядовых сельских и городских жителей, чья жизнь представляла из себя непрерывный тяжелый труд и постоянную борьбу за существование, праздность женщин, состоявших при новых руководителях, была чем-то сродни вызову крестьянской морали и здравому смыслу: «наши провинциальные партответственники, кроме жены, т. е. декретной, имеет еще любочек, клавочек, сарочек, преимущественно из среды мещанско-интеллигенско-аристократической… А дальше, хотя медленно, но неуклонно, прогрессирует между партийцами кумовство, свойство, знакомство с крупными, хотя и подчиненными спецами…» (6). В письме жалобщиков точно подмечено слияние коммунистической верхушки со старой интеллигенцией.
Не обращая внимание на сомневающихся, один из видных идеологов нового режима, классический интеллигент-большевик А. Луначарский пророчил, что семейная жизнь при социализме претерпит очень большие изменения: «Можно сказать, что в социалистическом городе семья старого типа окажется совершенно отмененной. Разумеется, будет по этому поводу и шипение относительно «свободы любви», «разврата» и т. д. Но мы пройдем мимо всего этого шипения, помня те великие заветы социалистических учителей о новых свободных формах отношений между полами, которые неразрывно связаны с социализмом» (7). Сами вожди также во многом придерживались новых взглядов на институт семьи. Например, А. Микоян за 42 года жизни со своей супругой брак так и не зарегистрировал, и подобных примеров имелось множество.
Порою, сексуальная революция принимала самые радикальные формы. Фурор произвело в свое время общественное движение «Долой стыд», исповедовавшее идеи, близкие к современному нудизму. М. Булгаков: «На днях в Москве появились совершенно голые люди (мужчины и женщины) с повязками через плечо “Долой стыд”. Влезали в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась» (8). Актриса Л. Смирнова: «Я помню, как в трамвай на Мясницкой (я была тогда маленькой девочкой) сели два голых человека, мужчина и женщина… По трамваю пронесся вопль изумления. А у пришельцев через плечо были натянуты ленты с надписью “Долой стыд”. Так и ехали» (9). Дело столицей не ограничивалось. Киевлянин В. Бережков: «Крещатик был тогда наиболее популярным местом гуляний, встреч, свиданий… Время от времени здесь появлялась молодая пара, совершенно нагая, – только узенькая ленточка через плечо с надписью “Долой стыд”» (10). За много тысяч лет человечество так и не придумало ничего интересней раздевания.
Городская молодежь, как в силу физиологических причин, так и ввиду слома предыдущей системы ценностей, сексуальную перестройку общества охотно поддержала. Статистика 1923 года весьма показательна: в добрачные интимные отношения вступали 47 % молодых питерских рабочих и 63 % работниц (11). Женщины в СССР стали значительно раскованней, но в сексуальной эмансипации 1920-х годов наличествовало все же больше идеологической принципиальности, чем половой распущенности, и она парадоксально уживалась с патриархальными пуританскими взглядами в духе ХIХ века. Что позволило вскоре сравнительно легко вернуться сталинскому показному целомудрию.
