Служба единого заказчика – социалистического государства – довольно быстро усмирила и уравняла интеллигенцию в подавляющей ее массе: всем нужно кормиться
[205]. Но вот политическая борьба… Это вопрос и разных кормушек, и кто с какой руки кормится. 1920-е и начало1930-х годов – время, которое по публичному накалу политических страстей можно сравнить только с перестройкой, случившейся полвека спустя. Публично выясняли отношения вожди, их сторонники, открытые дискуссии в прессе и на партийных собраниях волей-неволей заставляли общество реагировать на предлагаемые различными группировками пути развития страны.
Здесь и «левацкие загибы» Л. Троцкого, и «правый уклон» Н. Бухарина, и построение «социализма в одной стране» И. Сталина. Всё это стекало в народ. К. Симонов: «Помню в ФЗУ показанную мне бумажку, вроде листовочки… На листке этом было нарисовано что-то вроде речки с высокими берегами. На одной стоят Троцкий, Зиновьев и Каменев, на другом – Сталин, Енукидзе и не то Микоян, не то Орджоникидзе – в общем, кто-то из кавказцев. Под этим текст: «И заспорили славяне, кому править на Руси» (16). Понятно, что обыгрывается «нерусскость» правящих персонажей, но важно, что дрязги вождей стали всеобщим достоянием, включая простых людей. Политическая активность, которую большевики сознательно пробуждали в народе, таки обернулась политизацией населения. Люди учились разбираться в причинах своих бед. Пусть на примитивном – классовом или личностном уровне – искали и находили «виновных». Тем более, что подсказать было кому. И как следствие – народ фактически согласился с физическим устранением политических противников режима, в число которых входили многие сторонники оппозиции из числа интеллигентов.
Народ склонен к патернализму, выработанному вековым пребыванием в крестьянской общине, необходимостью совместного выживания в сложном климате и насущных нужд обороны от захватчиков. Вождь представляется народным массам как, своего рода, заботливый отец-хлопотун. Устранение «мешающих» хлопотать о большинстве воспринимается основной массой «неблагодарного» народа с пониманием. Так вырастает мировоззренческое противоречие между «народным сталинизмом» и «свободомыслящей» интеллигенцией.
Феликс Чуев вспоминает ответ Вячеслава Молотова на важнейший вопрос эпохи:
– Почему почти все из приближенных к Ленину попали потом в оппозиции?
– Потому что они оказались неподготовленными к новым вопросам, – лаконично ответил Молотов (17). А Молотов, которого Ленин называл «каменной жопой», значит, оказался подготовлен? Да!
Конечно же, под «новыми вопросами» надо подразумевать концепцию ускоренного построения социализма, и – как необходимость – беспощадную перестройку крестьянского устройства страны. Вот Э. Рязанов пишет о том, что народ шел за коммунистами безропотно, но ведь это не так, молча шла быстро прирученная интеллигенция. А часто еще и нахваливала! Опровергает Эльдара Александровича исследователь сталинизма Олег Хлевнюк: «Коллективизация привела к настоящей крестьянской войне. Благодаря архивам мы узнали, что в ней участвовало несколько миллионов человек. Плохо вооруженные крестьяне упорно сопротивлялись, в их руки переходили целые районы. Как и во всех крестьянских войнах, восставшие не смогли выдержать регулярного натиска государства, которое, кстати, учитывая крестьянский состав армии, до последнего момента старалось ее не использовать. Армия тоже бурлила. Красноармейцы получали из дома информацию, которая вносила в их среду очень большое смятение» (18).
К. Чуковский, который заинтересованно следил за экспериментами большевиков и во многом их приветствовал, вдруг отмечает в своих дневниках иную точку зрения: «Клюев (крестьянский поэт) в разговоре: “Ощущение катастрофы у всех – какой катастрофы – неизвестно – не политической, не военной, а более грандиозной и страшной”» (19). Но очень немногие из среды творческой интеллигенции сочувственно отреагировали на трагедию народа. Например, поэт Павел Васильев, для которого – как и для его старших друзей Клюева и Клычкова – наиболее неприемлемым событием эпохи была тогда, вне всякого сомнения, коллективизация: «О муза, сегодня воспой Джугашвили, сукина сына,/ Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело, – античным гекзаметром Васильев расписывал художества тирана. – …Нарезавши тысячи тысяч петель, насилием к власти пробрался…» и т. д. П. Васильева вскоре расстреляли.
Широкую известность ныне получили и стихи О. Мандельштама о «кремлевском горце». А ведь он вообще оказался единственным выступившим против Сталина поэтом еврейского происхождения. И, по свидетельству вдовы поэта Надежды, икона либералов, поэт Б. Пастернак, крайне враждебно относился к этим стихам: «Как мог он написать эти стихи – ведь он еврей!» Таким образом, «для Бориса Леонидовича тогдашнее привилегированное положение евреев в СССР как бы “перевешивало” трагедию русского крестьянства»
[206], – считает В. Кожинов (20).
Удивительные параллели в неуемном желании переустройства общества любой ценой мы находим и в сегодняшнем дне. Вот сатирик М. Жванецкий глаголет в своем интервью: «Моя мечта – воспользоваться этой разрухой, тем, что пароходы горят и тонут, машины догоняют друг друга и врезаются на встречной полосе, воспользоваться этой разрухой, разровнять все и построить новую страну на этом же месте. Так же, как было в тридцатые годы при советской власти…» (21). Трагедия смерти «горящих», «тонущих», «врезающихся» Михал Михалычем как бы выносится «за скобки» великого дела построения новой страны. Картина уже знакомая. Может, поэтому народ, воспринявший «переустроителей» как своих личных врагов, Иосифа Сталина принял как необходимого усмирителя взбесившихся комиссаров – с их коллективизацией, эмансипацией и алкоголизацией.
II
А кто же противостоял Иосифу Грозному в политике – так, чтобы деятельно, чтобы реально? Троцкий? Бухарин? Одна из наиболее ярких, или даже самая яркая фигура, противопоставляемая ныне сталинистам, – мифологизированный сегодня партийный деятель Мартемьян Рютин: большевик с 1914 года, активный участник Гражданской войны в Сибири и подавления Кронштадтского мятежа 1921 года, в 1925 году ставший секретарем Краснопресненского райкома ВКП(б) в Москве. По мнению историков «Платформа Рютина» – это что-то вроде «июльских заговорщиков» в Германии, мол, были порядочные люди в нацистском Рейхе, заговор в 1944 году против Гитлера организовали. Только где были эти «порядочные» немцы в период побед, когда Гитлер испепелял Европу, истребляя миллионы людей? Так и со звездой по имени Рютин. Откуда он взялся?
